Генриетте вторил юстиции советник:
«Прошло уже более трех недель, как нет известий. Какая безграничная небрежность!.. Боюсь, что эгоизм преобладает в твоем сердце. Ты знаешь, что я не настаиваю педантически на своем авторитете и сознаюсь даже детям своим, если не прав. Я просил тебя написать, когда осмотришься вокруг, но, так как прошло столько времени, ты мог бы понять мои слова менее буквально. Добрая мать озабочена и встревожена…»
Спустя два месяца после приезда в Бонн Карл, уступив уговорам родителей, отправился отдохнуть к голландским родственникам, в Нимвеген. Добравшись до Кёльна на лошадях и переночевав в почтовом подворье, он занял место на пароходе, спускавшемся вниз по Рейну.
До Дюссельдорфа небольшой белый пароход «Франкфурт» шел около пяти часов. Зима опоздала, и ничто не препятствовало навигации.
Подняв ворот пальто, 17-летний студент бродил по палубе. Моросил холодный дождь. Войлочный туман стлался по холмам. Карл примостился на сырой скамье. Над кормой набухал брезент. Обычно приветливый рейнский ландшафт казался теперь угрюмым и скучным.
Карл повторял «Песнь о Нибелунгах», воскрешал старые преданья, отдавался мечтам и фантазии. Тысячи слов прибоем шумели в голове.
«Может быть, буду поэтом!..» — многолетнее заветное желание. Вспомнил любимые стихи Гейне.
В темноте «Франкфурт» пристал к дюссельдорфской пристани. Шел дождь. Город на берегу выглядел озябшим, закутанным в старый сырой плащ. С крыш на грязные мостовые уныло стекала вода. Едва светили фонари. За собором начались кривые улицы, дома, близко наклонившиеся друг к другу. XIV, XV, XVI века притаились здесь, как призраки.
Маркс долго бродил по спящему городу, встречая смешных, нетрезвых чудаков и жалких бродяг. Ему вспомнился Гофман и его герои, странные люди мансард, немецких закоулков, кабаков. Думалось о старых, годных лишь на слом городах, о спящей Германии, о будущем. И, как всегда, Карл мучился неудовлетворенным желанием найти разгадку всего, заглянуть в глубину причин, открыть истину.
Утром на переполненном пассажирском грузовом пароходе нидерландской компании Карл поплыл за границу.
Голландцы, прославленные мореходы, исполненные презрения к тихим рекам, пускают по Рейну неповоротливые грязные пароходики. Впрочем, Карла вовсе не интересовали условия переезда. Он не оценил преимуществ кёльнского пароходного общества перед нидерландским.
Среди многочисленных пассажиров боннский студент нашел сверстников-филологов, едущих на каникулы в приграничные города. Заговорили о литературе и тотчас же коснулись указа бундестага, запретившего по всей стране сочинения пяти писателей: Генриха Гейне, Карла Гуцкова, Генриха Лаубе, Рудольфа Винбарга и Теодора Мундта — членов «Молодой Германии».
Втайне надеясь посвятить себя поэзии и литературе, Карл следил за каждой новой книгой, алчно набрасывался на каждый новый сборник стихов, не пропускал ни одного литературного события.
В полдень пароход миновал крепость Везель и, обогнув крепостной вал, причалил к пограничному Эммериху. Начался таможенный досмотр.
Голландские таможенные чиновники учтивы, недоверчивы, медлительны. Неторопливо пломбируют трюм, открывают сундуки и чемоданы пассажиров и, приложив к форменным фуражкам два пальца, исчезают.
Издалека виден Нимвеген. Красивые, светлые дома тянутся вдоль берега. Густую приречную рощу сторожит старинная башня.
Прямо со сходней Карл попадает в объятия поджидающих его теток, дядей и кузин.
Большой зажиточный дом Пресборков живет размеренной, однообразной, раскармливающей жизнью. Первые дни Карл подолгу спит, мало движется. Силы быстро возвращаются к нему. Вместе с выздоровлением подступает пресыщение провинциальным бытом. За обедом ведутся неисчерпаемые беседы о ценах и сбыте голландских товаров, о дерзости Бельгии, о пороках прусского монарха и добродетелях голландской королевы. Карл бежит от этих бесед на одинокие прогулки.
На каждом шагу, даже в скромном Нимвегене, — напоминание о былом величии страны победоносных мореплавателей.
В большом зале ратуши, украшенном потертыми драгоценными коврами-трофеями и бюстами императоров, был заключен некогда почетный мир между Людовиком XIV и республикой Соединенных Нидерландов.
Карл залпом прочитывает историю павшей республики. Венеция, Португалия, Голландия — как сходны их исторические судьбы! Карл настойчиво думает об этом странном сходстве. Но не только история, его увлекают и легенды и пески. Кузины переводят на немецкий язык унылые напевы рыбаков.
Несколько недель безделья проносятся мигом. Отдохнув, опять веселый и сильный физически, Карл покидает гостеприимный Нимвеген и возвращается в Бонн.
Пусть каркают вороны, пусть квакают боннские осатаневшие лягушки в чиновничьих мундирах, в купеческих фартуках — студенты гуляют, поют, неприличествуют, справляя поминки авторитету церкви и семьи.
Поздней ночью, чаще уже на рассвете, из подвального кабачка, шатаясь, припадая на каменные ступени, выходят, горланя песни, юноши. Взявшись под руки, идут, загораживая улицу. У темных столбов потухших фонарей останавливаются и, образуя круг, водят хороводы, неистово горланя «Гаудеамус». На первокурсников нет управы. Они, как вино, должны отбродить. Так водится издавна. Их удаль не находит применения. По пустякам возникают споры и дуэли.
Карл Маркс не отступает от правил. Он поит товарищей вином, спорит до рассвета, бьет по ночам окна в знак протеста против засилья филистеров, богатырски дерется на шпагах по малейшему поводу и успешно ухаживает за молоденькими дочками ремесленников.
Карл Грюн не нахвалится товарищем. Уже на втором семестре Маркс — один из пяти членов президиума трирского землячества.
Когда за ночной дебош Марксу присужден непогрешимым Саламандрой карцер, Грюн во главе процессии студентов провожает отважного дуэлянта отбывать заслуженное с честью наказание.
В Бонне, как и в Трире, весною воздух пропитан ароматом рощ и цветников.
В 1836 году студенты не изменили обычаю, салютуя весне переполненными кубками пунша. Участились дуэли, драки и поцелуи.
Карл был по-прежнему горяч в спорах, ловок в фехтовании, неутомим в шалостях и выпивках. Кант и рапира, грог и философия права отлично уживались вместе.
Юстиции советник регулярно отправлял в Бонн осуждающие письма и необходимые талеры. Но денег Карлу постоянно не хватает.
«Первый курс имеет свои традиции, молодость требует безумств. Чем скорее мальчик отдаст ей дань, тем спокойнее будет его зрелость», — думает Генрих Маркс, посылая сыну осторожные эпистолярные поучения.
Во втором, как и в первом полугодии, Карл занимался главным образом классической литературой и юриспруденцией. Он без пропусков посещал лекции Шлегеля и д'Альтона. Мифологией, преподаваемой Велькером, Карл пресытился на первом семестре настолько, что не стал продолжать ее изучение после пасхальных каникул. Предмет был ему слишком знаком.
Гораздо больше, чем болтливый Велькер, нравился Карлу профессор Фердинанд Вальтер, которого особенно рекомендовал ему отец.
Карл, тяготившийся беспочвенными путаными идеями и страстями других профессоров, уважал в Вальтере его своеобразный, слегка циничный реализм.
В 1836 году юрист Вальтер был уже не молод. Гимнастика, которой он увлекался в юности, закалила его тело. Он был стойкий и упорный католик и считался лучшим оратором среди профессоров Бонна, обладая завидной зоркостью и чутьем по отношению к слушателям. Во время его лекций аудитория бывала переполненной. Студенты, слушающие плавную, чуть игривую речь, подпадали под абсолютное влияние
