единственный наследник. У мальчика должен быть свой бизнес. Кроме того, Наум заслужил гораздо более обеспеченную старость, чем он готов себе позволить. И мы с тобой восстанавливаем социальную справедливость. А Наум сохраняет верность своим принципам.
— У меня, ясное дело, принципов никаких нет и быть не может, — начал было я, но тещина карточка прекратила дозволенные речи.
Детали операции еще предстояло додумать. Но внутренние часы, шедшие до этого беззвучно, начали громко тикать, все время напоминая, что время уходит. Поэтому я решил позвонить Саньке сразу, а детали покрутить во время выгула шарпея, пока Санька будет ехать.
— Что звонишь? Света появилась? — воспрял он.
— Скорее объявилась.
— Где???
— На яхте.
Санька засопел и злобно поинтересовался:
— На чьей это, интересно?
— На собственной, не дергайся. Бесполезно.
Санька дернулся всерьез:
— А давай ты не будешь мне тут советовать когда мне дергаться, а когда нет! Ладно, вечером заеду, обсудим.
— Нет. Сейчас.
— Сейчас, Боренька, я на работе. Работаю я, пока некоторые на дачах прохлаждаются. Причем, работаю сторожем — сижу с этим вашим долбанным Плоткиным. Как он меня достал, если бы ты знал! Эфраим, тут тебе второй мучитель привет передает. Так?
— Кстати, Эфраима ни в коем случае не отпускай.
— Да я и не собираюсь… А почему?
— Ты, может, и не собираешься. А твое начальство вот-вот соберется.
— А откуда ты можешь знать хоть что-то о планах моего начальства? Да и нахрен он мне нужен, если начальству — нет? Это ведь уже не мы с тобой, Боренька, его караулим. Это уже чужая добыча.
Мне надоело, и я решил ускорить процесс:
— Санька, приезжай немедленно. Я шабашку тебе нашел.
— Какую? Я, вообще-то, при деле.
— Тебе понравится. Не пыльную. Риска мало, денег много.
— Сколько?
— Ну… месячная зарплата в сутки. Годится?
— Все, Боренька, еду. Через час буду, жди.
О'Лай уже почти признал во мне если не хозяина, то врио. И вполне приноровился к моему шагу — трусил рядом, не мешая думать. Впрочем, думать-то на данном этапе было особенно и не о чем — ясно, что предстояла работа с Плоткиным, вернее правильная его обработка. После которой он сам должен был придумать, как вытащить Ронена в Москву. А Санька должен придумать, как Ронена посадить. Я теперь был вроде руководителем проекта, практически менагером, как брезгливо называла Светик клерков любого уровня. Впервые я оказался в ситуации, когда мне надо было только координировать. Даже моими семейными проблемами занялась теща. Финансовыми — тесть. Эмоциональными — О'Лай. Вот только совесть некому было перепоручить. Может, может замочить Ронен Плоткинских детей, не говоря уже о жене. И никто мне не давал права ими рисковать.
22. Контригра
Услышав о Светикиной разбойничьей удаче, Санька, неожиданно для меня, впал в кратковременную прострацию. Перестал нетерпеливо крутить ключи от машины, сунул их в карман и, страдальчески усмехаясь, сел:
— А я, видишь, над Плоткиным смеюсь который день… Какие они все, все-таки… Так, Боренька?
Мне с трудом удалось не дать Саньке водки, потому что он уже решил до утра остаться на даче, разговаривать, вспоминать, пить, курить, грустить и бренчать на гитаре. «В общем, Боренька, по-мужски помянуть бабское предательство, так?» Но по мере того, как конструкции предстоящего мероприятия обретали устойчивость и красоту, Санька все больше ими интересовался. Наконец, он подвел черту:
— Видишь, Боренька. А я ведь тебе сразу сказал: «Вот — женщина!» А ты к ней так, снисходительно. И на меня, как на кобеля. А не-е-ет, это была… И главное — ведь не с мужиком сбежала. А с баблом! Так- то.
— Она еще вернется, — не удержался я. — За шарпеем.
Но Санька только махнул рукой:
— Нахреф.
Всю дорогу до Москвы Санька уже насвистывал и обсуждал со мной детали предстоящего. А предстояло нам все четко обеспечить, связать и скоординировать. Если, конечно, мы сможем убедить Плоткина сыграть ва-банк.
На меня Эфраим среагировал вяло. В люксе он смотрелся бедным родственником, явившимся в этот роскошный номер попросить в долг у откормленного охранника, не утратившего вальяжности даже после появления Саньки. Санька отослал его восвояси. Эфраим как-то отек за последние дни. А Санька говорил — не пил, не ел. Вредное это занятие — многоженство. Причем теперь, когда вторая жена сбежала, Плоткин мог лишиться из-за меня еще и первой. А главное, перестать быть отцом двух детей.
— Чем твое освобождение отмечать будем, Эфраим? — спросил я. — Шампанским?
— С тобой — цикутой, — буркнул он. — И никуда я с тобой не пойду.
— А я, вроде, и не приглашал тебя никуда, — лениво сказал я. — Просто зашел поздравить земляка с предстоящим освобождением. Все получилось, как ты хотел. Наум сдал дела Ронену. Счет в банке он закрыл, так что тебя вот-вот отсюда попросят. Если поторопишься, сможешь еще успеть сделать несколько звонков за счет банка. Ты ведь позволишь, если я тебя по старой дружбе попрошу? — повернулся я к Саньке.
Но Плоткин не обрадовался. Его явно не устраивали личность и родственные связи Гермеса. Совсем неважно он, все-таки, выглядел. Ну, помятый — это ладно, хоть и пятизвездочная, но неволя. А вот взгляд — тухлый.
Словно в подтверждение моих слов зазвонил Санькин мобильник. Санька, изображая на лице почтение, выслушал шефа и передал трубку Эфраиму.
— Шеф лично приносит извинения, — кивнул он мне.
Наум действовал оперативно.
После разговора Плоткин самую малость повеселел, но на нас продолжал поглядывать настороженно. Санька вернул бывшему заложнику бумажник и мобильник. Эфраим схватил телефон, как фляжку после марш-броска и начал судорожно давить на кнопки.
Нетрудно было понять, что Ронен поздравил Эфраима с обретенной свободой. По ответам Плоткина было ясно, что Роненовская октябрьская революция завершилась полной и окончательной победой молодежи, что связи старика в руках у Ронена, что жена и дети Плоткина забраны от сумасшедшего Наума и находятся теперь в доме у звонящего.
— О'Кей, — радостно реагировал Плоткин, — Беседер! Ахла!
Потом он, довольно похохатывая, пообещал Ронену первым же рейсом вылететь в Швейцарию и закончить все эти многоступенчатые финансовые операции одним мощным аккордом.
— Иврит, — только и констатировал Санька, доставая сигареты.
Мы невозмутимо курили в потолок. Потолок, кстати, был красивый — лепнина, фрески какие-то, явно сделан дизайн по спецзаказу, с оглядкой на прошлое. Люстра свисала тоже непростая, младшая сестра театральной. И ковер был не беспородно-короткошерстный, а вполне себе ворсистый.
Плоткин, тем временем, общение закончил и уже натягивал пиджак.
