— Так я пошел, — сообщил он нам. А потом, повернувшись ко мне: — До встречи на родине, — он явно пытался придать фразе некую зловещесть, но у него это не слишком получилось.
— На родине — это правильно, — поддакнул я. — Сэкономишь тысчонку баксов — тебе они теперь не лишние. Зачем же зря в Швейцарию летать. Дорогая страна.
Плоткин походил по номеру, посмотрел на панораму в окне:
— Ты это имел в виду, когда про звонки говорил?
— Ахха.
Плоткин обреченно вздохнул и взял трубку. Он не все еще понял, до конца не верил, но чувствовал, что радость освобождения ему сейчас испортят. Мы с Санькой налили по рюмке коньяка и цедили благородную жидкость, хотя я, честно говоря, вкуса почти не ощущал.
Тем временем Плоткин уже выкрикивал какие-то истеричные фразы на немецком, причем чем дальше, тем громче.
— Идиш? — скривился Санька.
Плоткин отшвырнул трубку и, тяжело дыша, плюхнулся на кресло у балконной двери. И уставился, не мигая, в пространство.
— Плоткин, а чего ты такой бледный? — спросил Санька. — Может, тебе чем помочь?
Плоткин вскочил, распахнул балконную дверь и полез через перила — выбрасываться. Я сидел ближе и успел первым. Схватил Эфраимову ногу в самый ответственный момент броска в пропасть.
— Вот же сука! — орал Санька, пока мы втаскивали мешок Плоткина обратно. — Люкс же на мое имя, блять, снят! Урод!
После чего спасенный сел на койку, закрыл глаза, стал раскачиваться и стенать. Санька покосился на него с опаской, передвинул кресло к балконной двери, сел в него и вопросительно посмотрел на меня. Я пожал плечами и постучал по часам. Санька кивнул, и мы стали молча ждать.
Потом Плоткин заорал:
— Ты убийца! Боря, ты убийца! Ты детоубийца!
— Какого черта? — вежливо поинтересовался я, чувствуя пух на своем рыльце.
— Такого! Ты думаешь, меня спас? За ногу, типа, мать твою! А я все равно — труп! Меня все равно он убьет! А перед этим он еще убьет моих детей!
— А жену? — спросил Санька.
— Он всех! Убьет! Можете радоваться, скоты! Думаете мне это так просто — второй раз себя убивать?! Вы хоть раз пробовали?!
Я протянул ему рюмку с коньяком. Плоткин выпил, как лекарство. Посидел, немного успокоился, прикрыл глаза и зашевелил губами, словно что-то считал. Потом продавил:
— Это невозможно.
— Что именно невозможно?
— Это Кабанов был, да? — отрешенно спросил Плоткин, — Вы еще тогда все это придумали? Объявили его мертвым, чтобы деньги украсть?
— Был, да. Нет, не тогда. И не мы придумали. К сожалению.
— Да куда уж вам… Только тут что-то не то… — Плоткин, как голодный зверек, почуял сладковатый запах надежды, — Кабанов не мог увести столько денег! И даже я сам не смог бы. Никто бы не смог. Слишком мало времени… Если он взял, то мало. Это же афера. Кража. Остальное еще можно вернуть.
— Конечно кража, — согласился я. — Но вернуть уже нельзя.
— Почему — нельзя?
— Потому что станицы пылают уже четвертые сутки, как минимум. И не для бизнеса, Эфраим. Для красоты, просто так. Светик сказала, что они забрали десятую часть.
Плоткин задумался, кивнул:
— Десятую еще могли. Но это тоже… А остальное?
— А остальное долго раскидывали куда ни попадя, мне даже страшно слушать было, — сказал я честно.
— Зачем?! — завопил Плоткин. — Зачем?! Цель???!!!
— А зачем волк режет в овчарне всех овец? — вдруг прорезался молчавший до этого Санька. — Для концепта! Так, Боренька?
Плоткин долго переваривал фразу. Наконец, выдавил:
— А дети мои должны погибнуть тоже для концепта? Боря, это ты виноват! — и заплакал.
Я налил себе коньяка, потом захотел повторить, но Санька, укоризненно глядя, забрал у меня бутылку. Да что же это такое? Всюду, перед всеми и во всем я виноват. А я всего лишь пытался выжить. И пытаюсь. Впрочем, не совсем. Нынче я уже стал на скользкий путь борьбы за лучшее будущего для своего народа и своего государства. А, как известно, настоящий борец за будущее не знает жалости ни к женщинам, ни к детям. Особенно, когда у него нет выбора и почти нулевые возможности. Но все равно сильно канудило.
Плоткин по-прежнему размазывал слезы, но уже не прятал лицо в ладонях, а смотрел на меня с активной ненавистью. Значит, было пора.
— Эфраим, — сказал я без излишнего пафоса и задушевности, но честно, — а ведь ты можешь спасти и семью, и себя.
Он молча на меня смотрел.
— Я вижу всего один шанс. Хочешь об этом поговорить? — я, под диким взглядом Саньки, прикусил свой ядовитый язык.
Но Плоткин уже не следил за стилем. Он следил за выражением моего лица и ждал. Я связно и уверенно раскрыл ему свой план. Плоткин заморгал, и мне даже почудилось в его взгляде какое-то опасливое уважение, но, может быть, это я себе льстил.
— А какие гарантии, что вы сумеете его посадить? — спросил он, наконец.
— Вот же, блин! — возмутился Санька. — Вот же… — он покосился на меня и вздохнул. — Гарантии ему подавай! Честного слова офицера Бренера ему мало!
— Гарантировать я тебе могу только одно, — сказал я, — что если ты не согласишься, то будешь четвертым трупом на одном участке кладбища.
В этот раз Плоткин замолчал уже очень надолго. Наконец, высвободил тяжелый взгляд из-под оплывших век и, как-то внутренне подтянувшись, заявил:
— Согласен. Я знаю, как его вытащить.
С этого момента Эфраим Плоткин преобразился. Все-таки он был игрок. Стоило появиться хоть какому-то шансу, и Эфраим готов был на все ради выигрыша. Он вдруг посмотрел на часы и сказал, что хорошо бы поесть. Потому что нужно как-то скоротать время. Нельзя Ронену звонить тут же.
Мы заказали обед в номер, Эфраим ушел принимать душ, а Санька, кивнув на дверь в ванную, спросил:
— Не кинет?
У Эфраима прорезался аппетит. Нам с Санькой пришлось довольствоваться тем, что мы успели положить на тарелки в начале обеда. Наконец, мы допили кофе, и Эфраим, зачем-то размяв кисти рук, взял свой мобильник и, потыкав в кнопки, уставился на белую стенку так, словно по ней бежали огненные титры. Я сел рядом и придвинул ухо поближе.
Эфраим очень воодушевленно сообщил, что пока он сидел без связи под домашним арестом, его разыскивал Ливанец. Да, лично. Нет, не по телефону, он со вчерашнего дня в Москве. И будет до послезавтра. У него новые идеи. Он намекнул, что у Рябого не грипп, что ему уже не выкарабкаться, и надо к этому заранее подготовиться. Время не ждет.
Тут Ронен проявил осведомленность и заявил, что и по его конфиденциальным сведениям это не грипп, а то ли СПИД, то ли отравление. И если второе, то это очень забавно, потому что не исключено, что произошло у него на глазах, но об этом потом. Главное, что открываются фантастические перспективы. И надо понять, к чему ведет Ливанец. Чтобы правильно использовать ситуацию и не упустить такой шанс. И действовать надо оперативно.
Эфраим с энтузиазмом подхватил, что возможности открываются умопомрачительные. Ливанец хочет резко расширить сферу совместной деятельности. Судя по всему, после смерти Рябого все тайные счета
