на голову и пустившийся в пляс; рассуждающие между собой товары) оживляет страницы первого тома, усиливает впечатляемость и эмоциональное воздействие. Олицетворенный капитал переходит из главы в главу, его портрет вырисовывается все ярче, наделенный отталкивающими чертами Фальстафа и Гобсека, он то рыщет по рынку, опытным рысьим глазом высматривая рабочую силу, то торгуется, то ведет купленного рабочего с рынка на фабрику, разговаривает, ссорится, спорит, волнуется или радуется, напевает песенку, делает сальто-мортале, напивается допьяна, лечится у домашнего врача Мак-Кулаха — буржуазного вульгарного экономиста. Маркс называет своего героя «персонифицированным капиталом», который действует, как живое лицо.
В том месте, где рассказывается о чудовищной эксплуатации детей в стекольной промышленности, когда даже фабричный отчет не отрицает того, что дети на стеклодувных заводах заняты баснословное количество часов в сутки, Маркс, который никогда не упускает случая углубить характер своего героя, разоблачить и зло высмеять его лицемерие и ханжество, рассказывает о том, как Капитал возвращается ночью из клуба пьяный, напевая песенку.
«Г-н Уотт приводит случаи, когда один подросток работал 36 часов без перерыва, — пишет Маркс, — когда двенадцатилетние мальчики работают до 2-х часов ночи, а затем спят на заводе до 5 часов утра (3 часа!), чтобы затем снова приняться за дневную работу! «Количество работы, — говорят редакторы общего отчета, — выполняемое мальчиками, девочками и женщинами во время дневной или ночной смены, прямо баснословно». А между тем «преисполненный самоотречения» стекольный капиталист, пошатываясь от портвейна, возвращается, быть может, поздно ночью из клуба домой и идиотски напевает себе под нос: «…«Нет, никогда, никогда не будут британцы рабами».
Какая убийственная ирония: владелец тысяч и тысяч маленьких невольников и женщин-невольниц, прикованных к стекольным печам более крепкими цепями, чем каторжник к своей тачке, — цепями голода — поет песенку о том, что британцы никогда не будут рабами.
Капитал и рабочий часто появляются на страницах книги, как живые, художником созданные образы. Заканчивая главу о процессе превращения денег в капитал, Маркс пишет: «…покидая эту сферу, мы замечаем, что начинают несколько изменяться физиономии наших действующих лиц. Бывший владелец денег шествует впереди как капиталист, владелец рабочей силы следует за ним как его рабочий; один многозначительно посмеивается и горит желанием приступить к делу; другой бредет понуро, упирается, как человек, который продал на рынке свою собственную шкуру и потому не видит в будущем никакой перспективы, кроме одной: что эту шкуру будут дубить».
Особой силы достигает язык Маркса, когда он говорит о труде:
«…Мы предполагаем труд в такой форме, в которой он составляет исключительное достояние человека. Паук совершает операции, напоминающие операции ткача, и пчела постройкой своих восковых ячеек посрамляет некоторых людей-архитекторов. Но и самый плохой архитектор от наилучшей пчелы с самого начала отличается тем, что, прежде чем строить ячейку из воска, он уже построил ее в своей голове…
…Машина, которая не служит в процессе труда, бесполезна. Кроме того, она подвергается разрушительному действию естественного обмена веществ. Железо ржавеет. Дерево гниет. Пряжа, которая не будет использована для тканья или вязанья, представляет собой испорченный хлопок. Живой труд должен охватить эти вещи, воскресить их из мертвых, превратить их из только возможных в действительные и действующие потребительные стоимости. Охваченные пламенем труда, который ассимилирует их как свое тело, призванные в процессе труда к функциям, соответствующим их идее и назначению, они хотя и потребляются, но потребляются целесообразно»… и т. д.
Сообщая о подготовке к печати рукописей «Капитала», Маркс в письме к Энгельсу говорил: «Каковы бы ни были их недостатки, одно является достоинством моих сочинений: они представляют собой художественное целое».
«Капитал» — гармоническое единство формы и содержания, произведение, которое Маркс шлифовал многие годы, даже десятилетия. Максимально сжатый, образный язык, мускульный стиль, точность, ясность, звучность слова, синтез строгой научности с глубокой эмоциональностью создают неповторимое произведение, которое невозможно спутать ни с одним другим.
Ирония и сарказм пронизывают страницы «Капитала». Бичующая речь полемического трибуна то и дело перебивается сатирическими репликами, страстными восклицаниями — гневными, яростными, насмешливыми. Вся книга направлена на борьбу с угнетательским строем. «Капитал» — «самый страшный снаряд, который когда-либо был пущен в голову буржуа», — писал Маркс о главном труде всей своей жизни. «Капитал» это оружие, каждая строка которого — смертоносная стрела для эксплуататоров.
Ставя перед собой серьезнейшие теоретические задачи, Маркс стремился в то же время критически и сатирически проанализировать писания некоторых наиболее наглых и циничных представителей вульгарной политической экономии. Высмеивая, в частности, «теорию сбережения» Сеньорэ, пытавшегося доказать, что доход капиталиста является результатом умерщвления своей плоти, Маркс пишет:
«Все условия процесса труда превращаются отныне в соответственное количество актов воздержания капиталиста. Что хлеб не только едят, но и сеют, этим мы обязаны воздержанию капиталиста! Если вино выдерживают известное время, чтобы оно перебродило, то опять-таки лишь благодаря воздержанию капиталиста! Капиталист грабит свою собственную плоть, когда он «ссужает рабочему орудия производства» — т. е., соединив их с рабочей силой, употребляет как капитал, — вместо того, чтобы пожирать паровые машины, хлопок, железные дороги, удобрения, рабочих лошадей и т. д. или, как по- детски представляет себе вульгарный экономист, прокутить «их стоимость», обратив ее в предметы роскоши и другие средства потребления. Каким образом класс капиталистов в состоянии осуществить это, составляет тайну, строго сохраняемую до сих пор вульгарной политической экономией. Как бы то ни было, мир живет лишь благодаря самоистязаниям капиталиста, этого современного кающегося грешника, перед богом Вишну. Не только накопление, но и простое «сохранение капитала требует постоянного напряжения сил для того, чтобы противостоять искушению потребить его». Итак, уже простая гуманность, очевидно, требует, чтобы капиталист был избавлен от мученичества и искушений тем же самым способом, каким отмена рабства избавила недавно рабовладельца Джорджии от тяжелой дилеммы: растранжирить ли на шампанское весь прибавочный продукт, выколоченный из негров-рабов, или же часть его снова превратить в добавочное количество негров и земли».
Когда же наступает ответственнейший момент теоретического изложения и доказательств, Маркс призывает себе на помощь Дон-Кихота и Санчо, Шейлока и Порцию, Догберри и Фальстафа, Фауста и Робинзона, Одиссея и Гобсека, гофмаршала Кальба и Оливера Твиста, бичующие строки Ювенала и афоризмы Дидро и Вольтера, стихи Горация, Овидия, Виргилия, Гейне, Буало, Батлера, басни Эзопа.
Но больше всех писателей Маркс любил Шекспира, многие сцены из его драм и комедий знал наизусть, а в последние годы жизни вместе с младшей дочерью Элеонорой организовал «Клуб Догберри» — так в шутку было названо общество почитателей поэта из Стратфорда на Эвоне. Члены клуба собирались каждые две недели, чаще всего в доме Маркса, на шекспировские чтения, посещали шекспировские спектакли в театре «Лицеум», режиссером и исполнителем главных ролей в котором был знаменитый английский актер Генри Ирвинг.
Поселившись после поражения революции 1848–1849 годов в Лондоне, Маркс, чтобы углубить свои знания в английском языке, выписывал многое из Шекспира, систематизировал, запоминал. В течение всей жизни любовь к Шекспиру была у Маркса как бы родом недуга. В дружеской беседе, в речи, в сочинении он никогда не преминет бросить меткое словечко, позаимствованное у великого драматурга. Не удивительно поэтому, что и в «Капитале» несколько раз появляются шекспировские персонажи. Толстяк Фальстаф, беспардонный лгун и плут, распутник, грабитель с большой дороги, выступает у Маркса в роли «персонифицированного капитала» эпохи первоначального накопления; Шейлок появляется там, где капиталист, обходя все законы, добивается права на неограниченную эксплуатацию, угрожающую самой жизни производителей. Маркс восклицает словами Шейлока: «Да, грудь его, — так сказано в расписке!»
Рабочие протестовали против эксплуататорского «закона», на основании которого 8—13-летние дети работали, надрываясь, наравне со взрослыми рабочими. На это капитал отвечает словами наглого Шейлока:
