Энгельс рукоплескал Кларе Цеткин, когда она, выступая с трибуны представительного собрания, ратовала за работниц, отстаивала право на 8-часовой день для женщин и 6-часовой — для девушек, рассказывала о вреде для них ночного труда и необходимости месячного отпуска после родов и равной оплаты за равный труд. Вместе с Луизой Каутской и русской Кулишевой она настаивала на вовлечении пролетарок в классовую борьбу, в профсоюзы и социалистические партии. Не все делегатки поддерживали эти разумные требования. Скандинавки говорили, что мужчины искони враги женщин, и предлагали отделить женский вопрос от рабочего движения. Но Клара Цеткин и ее единомышленницы победили.
— Браво, Клара! — не раз восклицал Энгельс, говоря о Цеткин.
Подлинным триумфом конгресса стало выступление Энгельса. Когда он, выйдя из-за стола президиума, подошел к трибуне, зал загудел, как море в шторм. Оратор произнес свою речь на трех языках: английском, французском и немецком.
— Граждане и гражданки! — начал он.
…Неожиданно блестящий прием, который вы мне
оказали и которым я был глубоко тронут, я отношу не к себе лично, а принимаю его лишь как сотрудник великого человека, портрет которого висит вон там вверху. Речь идет о Марксе. Прошло как раз пятьдесят лет с тех пор, как Маркс и я вступили в движение… С того времени социализм из маленьких сект развился в могучую партию, приводящую в трепет весь официальный мир. Маркс умер, но будь он теперь еще жив, не было бы ни одного человека в Европе и Америке, который мог бы с такой же законной гордостью оглянуться на дело своей жизни.
Речь Энгельса, как всегда, была краткой. Под шквал рукоплесканий он объявил конгресс закрытым и провозгласил здравицу в честь международного пролетариата. Делегаты хором спели «Марсельезу».
Почти два месяца разъезжал Энгельс по Германии, Швейцарии и Австро-Венгрии. Всюду его ждали и встречали с тем огромным восторженным чувством, которое нельзя внушить ни блеском власти и могущества, ни деньгами, а только действительными заслугами перед народом, осознавшим неоспоримое величие сердца и ума другого.
В Вене на вечере, устроенном в его честь, ощутив любовь собравшихся, которая, как теплое течение, овевала его, Энгельс сказал:
— …Моя лучшая награда — это вы. Наши товарищи есть всюду: в тюрьмах Сибири, на золотых приисках Калифорнии, вплоть до Австралии. Нет такой страны, нет такого крупного государства, где бы социал-демократия не была силой, с которой приходится считаться. Все, что делается во всем мире, делается с оглядкой на нас. Мы — великая держава, внушающая страх, держава, от которой зависит больше, чем от других великих держав. Вот чем я горжусь. Мы прожили не напрасно и можем с гордостью и с удовлетворением оглянуться на свои дела.
В Берлине, как и в Вене, Энгельса желали видеть многие тысячи рабочих, но он, всегда бежавший прочь от парадности и шумихи, ограничился выступлением на массовом собрании в помещении, а не на площади. Однако и там собралось более 4 тысяч человек.
Крайне смущенный грандиозностью оказываемых ему повсюду почестей, Энгельс тяготился необходимостью выставлять себя напоказ. Ему казалось это нескромным, к тому же он издавна убедил себя вопреки действительности, что из-за небольшого заикания не должен выступать с трибуны.
Слава сопутствовала ему отныне всюду; но Энгельс считал, что она осложняет жизнь, требует суетной растраты времени и более пригодна для парламентских деятелей, митинговых трибунов, чем для него То и дело к нему прорывались корреспонденты газет, чтобы стенографически записать ответы на сложные, а подчас и коварные вопросы, шли письма со всех материков.
Кроме румынского языка, Энгельс изучал болгарский и даже научился немного писать на нем. Летом 1893 года он обратился с письмом в редакцию болгарского журнала «Социалъ-демократъ». Слова обращения и призывы в конце Энгельс написал по-болгарски. Письмо представляет большой интерес. Следивший внимательно за развитием политической жизни на Балканах, Энгельс высказывал в нем свою радость по поводу того, что знамена марксизма продвигаются к Черному и Эгейскому морям.
«Дорогие товарищи!
Сердечно благодарю вас за присылку № 2 вашего журнала «Социалъ-демократъ»; надписью над этими строками я хочу показать вам, что я начинаю, по крайней мере, понимать ваш язык. Требования, предъявляемые интернационализмом, растут с каждым годом. До 1848 г. можно было удовлетворяться тем, что в известной мере знаешь основные языки
Западной и Центральной Европы, теперь же дело дошло до того, что мне на старости лет приходится еще изучать даже румынский и болгарский языки, чтобы следить за продвижением социализма на Восток и Юго-Восток. И тем не менее, мы на Западе от души радуемся этим нашим юго-восточным форпостам на границе Азии, которые несут к берегам Черного и Эгейского морей развернутое Марксом знамя современного пролетариата — о, если бы Маркс сам дожил до этого! — и которые на приманки и угрозы русского царизма отвечают тем, что царским прокламациям противопоставляют социалистические произведения передовых борцов русского пролетариата. Я очень рад был видеть перевод работ Плеханова на болгарский язык.
Да здравствует международный социализм!
Ваш Ф. Энгельс»
Луиза Каутская обручилась с молодым немцем, дельным и вдумчивым врачом, лечившим всех обитателей Риджентс-парк-род. Не желая расставаться с обязанностями секретаря Энгельса, Луиза поставила доктору Фрейбергеру условие отложить свадьбу на год. Но время это пронеслось стремительно. Энгельсу нелегко было остаться одному и нарушить установившийся уклад, и Фрейбергеры согласились жить и впредь в одном с ним доме. Для этого они сняли другое, более вместительное помещение на той же улице, но в лучшей ее части. Адрес Энгельса изменился. Он жил теперь по Риджентс-парк-род в доме № 41. В подвальном помещении новой квартиры находились кухня и маленькая комната, где жильцы любили завтракать. В первом этаже были столовая и гостиная, а на втором расположился Энгельс. В его кабинете с тремя окнами, выходящими в палисадник, стояли вдоль стен огромные книжные шкафы, полки, секретеры с многочисленными ящиками для бумаг. Обычный разительный порядок царствовал повсюду.
На противоположной стороне лестничной клетки была спальня Энгельса. Убранство ее было простым.
Позади дома был довольно большой, по городским понятиям, садик с густым газоном, кустами боярышника и жасмина и несколькими тоненькими вишневыми деревьями. Энгельс часто усаживался на скамье, любуясь травой и цветами. Здоровье его в самое последнее время заметно пошатнулось. Началось с затяжного бронхита, расстроился желудок. Фрейбергер требовал, чтобы его пациент соблюдал диету, носил постоянно фуфайку, не пил пива и считался в быту со своим преклонным возрастом. После долгого сопротивления, расхворавшись больше, Энгельс обещал врачу и его жене не относиться к себе с обычным легкомыслием.
— Друзья мои, — сказал он с притворным отчаянием, — сдаюсь. Когда на тебя из зеркала с явным презрением поглядывает все увеличивающаяся лысина, ты начинаешь понимать, что семьдесят четыре года не сорок. Увы, я разрываю с Эпикуром и перехожу к стоикам. Ничего не поделаешь. Но хорошее настроение я оставляю при себе в любом случае.
Энгельс испытал счастье, когда ничто не способно омрачить мыслей. Третий том «Капитала» был им закончен, и он смог отправить рукопись в Гамбург старому знакомому издателю Мейснеру. Отныне главные гениальные творения Маркса принадлежали людям. Еще раз Энгельс совершил великий подвиг во имя дружбы и человечества. Миссия его в память друга была выполнена, и Энгельс еще оптимистичнее взирал на будущее.
Преклонный возраст и плохое зрение затрудняли работу Энгельса. Но, преодолевая хвори, он напряженно и плодотворно трудился над дальнейшим развитием и пропагандой марксистской философии, политической экономии, научного коммунизма. Много времени было отдано разработке программы, стратегии и тактики пролетарских партий.
В последние годы жизни, помимо подготовки к печати третьего тома «Капитала» и переиздания «Манифеста Коммунистической партии», Энгельс в четвертый раз выпустил в свет первый том и во второй раз второй том на немецком языке. В предисловиях к ним и в специальных работах, как, например, «Бретано contra Маркс», Энгельс страстно, гневно, зло высмеивал врагов Маркса, пигмеев, пытавшихся оклеветать
