За окном наливалось жаром летнее солнце. Стекла, забранные матовыми жалюзи, не пропускали его лучи, чтобы не создавались тени. В комнату уже заглядывали какие-то люди, торопили, но после грозного ответа хозяйки понимающе кивали и исчезали. Ничего не скажешь, Анастасия любого могла поставить на место.
— Поняла, голубушка моя? То-то. Найди его, покажись повыгоднее, авось повезет, увидит тебя. Действуй, действуй.
Ирина сникла. О, эти смотрины, пробы! Ну почему ей, талантливой, молодой, надо гоняться за кем-то, жеманничать, просить? Ужасно. Но такова актерская доля, особенно женская. Она вздохнула.
— Не вздыхай. Надо, значит надо, — без слов поняла ее подруга.
Повернувшись к столам, заставленным баночками с мазями, краской, пудрой и, конечно же, кисточками, пуховками, карандашами, флаконами, тюбиками, накладными ресницами, бровями, усами, болванками с париками, хозяйка принялась за дело.
Это было ее царство. Под волшебными руками любой невзрачный герой-любовник, мужичок, которому и не снился шумный успех у женщин, получал такую внешность, что глаз не мог оторвать от себя, грешного. А вот Ирина, свежая, нежная Ирина, под ее безжалостными руками превратилась в строгую и сухую учительницу химии, с обожженным реактивами лицом и полузакрывшимся глазом. Такова была роль в картине, которая снималась с явным расчетом на фестивальный успех.
После всех этих разговоров Ирину неудержимо потянуло на съемочную площадку. Играть — так в полную силу. Пусть ее учительница-пенсионерка станет сильной, тонкой и самой пронзительной женщиной фильма. Она, Ирина, сможет этого добиться. Глубина образа, тончайшие переживания, порывистые стремления и глубочайшая душевная мягкость, русскость, интеллигентность — вот что откроется за морщинками и полузакрытым глазом этой женщины. Можно, можно, ах как можно играть!
А жить?
В заключение Настя натянула на нее парик с мышиными прядками над ушами, с хвостиком на затылке и отстранилась, любуясь на свою работу.
— Путная старуха получилась. Все ученики бояться будут. Ха-ха-ха!
— Нормально. Скоро и впрямь такая стану, — с веселым вызовом произнесла Ирина.
— Во-от! То, что надо! Не боись! — в тон ей ответила Настя и всплеснула руками. — Ах, Боже мой! А про юбилей-то мы и не вспомнили, дорогая подруга? Разболтались, как сороки, заслушались сами себя, а главное-то чуть не забыли, из ума вон. Мужу моему, Павлу-то Николаевичу, сорок лет стукнет.
— Сорок лет? — ахнула Ирина.
— Сорок, сорок. Не делай страшных глаз. Все в порядке.
— Когда?
— В субботу.
— Уже в эту субботу? С ума сойти... — Ирина подумала о подарке.
— Не забудь. Пораньше приходи. Гостей назвали полную горницу, угощение придется стряпать как на Маланьину свадьбу. Помощь нужна. А кроме тебя-то никого не удобно просить. Приходи, сделай милость.
— Приду, конечно. Поздравлю Павлуху, сердешного нашего. Спасибо за приглашение.
Ирина поднялась, любовно посмотрела на Анастасию.
— Солнышко ты мое! Всегда-то обогреешь, обласкаешь. Добрая женщина — это чудо света.
— Ну давай, Иришенька, с Богом!
В этот день Ирине удавалось все. Режиссер, известный Владислав Восьмеркин, смотрел на нее во все глаза. Откуда у этой молодой женщины столько мудрой ласки? И эти искрящиеся добротой глаза, легчайшие изящные движения, и весь облик старых настоящих учителей, уже исчезнувших, кажется, из нашей огрубевшей жизни? Не в силах сдержать восхищение, он бурно похвалил ее после съемок.
Ободренная его похвалами, Ирина и впрямь разыскала Костю Земскова. Была не была! Что это, в самом деле! Надо идти вперед!
Тот сидел за столиком в буфете с бутылкой пива и воблой. Ах, как это было некстати! Запрет на деловые переговоры во время еды, негласно принятый на студии, охранял его. Костя был спокоен и задумчив. Ирина задержалась в дверях, постояла и... направилась к его столику. Сделав первый шаг, она решилась и на второй — вежливо подсела к нему с разговором. Поняв, о чем идет речь, Костя стал дико хохотать, взлохматил свои вихры, сказал, будто ничего не знает ни о сценарии, ни о фильме, и тут же выдал себя, проговорившись, что думает о нем круглые сутки, но никак не может свести концы с концами, сконфузился и убежал, оставив и бутылку, и воблу, скрылся от этих голодных на роли актрис с их вечными звездными притязаниями. Несносно, несносно!
Ирина, вздохнув, вышла из буфета.
3
По приходе в порт Клим занялся обычной передачей груза. Таможня продержала его полдня, и это считалось недолго и получилось почти случайно. Просто смена таможенников уходила в отпуск и спешила завершить дела к концу рабочего дня, а другая смена ни за что не приняла бы многочисленные бумаги, оставленные коллегами. Эту редкость Клим расценил как знак удачи.
Итак, солнце едва склонилось к западу, а к нему уже подошел заказчик груза, знакомый кавказец с плечами и ростом борца-тяжеловеса. Скорее всего, так оно и было. Во всяком случае, шустрые черноголовые парни помельче называли его боссом. Старательно, аккуратно растаскивая по машинам и фурам баулы и ящики с пестрыми ярлыками и наклейками, набитые и дорогим товаром, и обычным ширпотребом, и заморскими яствами, они, что называется, в считанные минуты очистили трюмы под наблюдением босса и Клима, который скрупулезно сверял по документам, чего и сколько отпущено заказчикам-перекупщикам, потому как знал их милую привычку жаркими спорами, выразительными жестами и гортанными, с акцентом, напористыми криками отводить глаза начальству и под сурдинку вписывать в документы совсем другие цифры.
Наконец Клим принял у них деньги и долго сдавал их в бухгалтерию. Там тоже сидели опытные жуки, понимающие, что откуда берется.
За другую партию груза — станки и тяжелую технику, которую разгружал портовый кран, отвечал второй помощник, и Клим туда даже не смотрел. Не полагалось. На все имелась собственная этика.
Уже после обеда, в свежем кителе и сияющих ботинках, он направился в здание пароходства к начальнику порта с заявлением об уходе. В кабинете шло совещание капитанов рыболовецких траулеров.
Клим терпеливо ждал в приемной. Он сидел в кресле и слушал доносившиеся из диспетчерской переговоры диспетчера и капитана рейда с подходящими кораблями. Слушал разговоры секретарши, тоже деловые, провожал глазами заходивших в приемную женщин. Некоторые были ему знакомы, но кое-кого он уже не узнавал просто потому, что редко бывал на берегу, а за семнадцать лет милые девчушки, с которыми перемигивался когда-то молодой мичман, стали дамами с положением и совсем иным выражением лица.
А мичманом он был когда-то бравым! Девочки из производственного отдела недаром ждали его из рейса, слали радиограммы на корабль, оставляли записочки в отделе писем на букву К. С кем-то, по молодому делу, он, истосковавшийся моряк, гулял по набережной, ходил в кино и добивался взаимности где-нибудь в чужой квартире или гостинице, а то и прямо в густой чаще парка темным вечером. Вот они, его подруги, идут мимо, узнают, подмигивают. Они бы и сейчас не прочь, милые дамы, он чувствует это.
Наконец совещание рыбаков окончилось.
— Александр Николаевич, вас дожидается старпом Ковалев с «Виктора Паноенкова», — доложила секретарша.
— Пусть заходит, — отозвался усталый голос начальника порта.
