— То есть как это… Ты и есть этот самый…
Стрелок, про которого мне говорил Китобой?
— А, ты знаком с Китобоем? Хороший был парень. Жалко, прожил мало. Да, я тот самый.
Вижу, Константин Ильич меня рекламировал.
— Что тебе нужно? — отрывисто спросил Карамболь. — Я уже все сказал. Я тебе не суфлер на половинной ставке, чтобы повторять по пять раз.
— И тем не менее повтори.
Взгляд бывшего киллера «Капеллы» был так тяжел и красноречив, что Аникин машинально проговорил ему все, что он несколькими минутами раньше поведал Малахову.
— А теперь, Борис Сергеевич, для тебя суперигра, — сказал Владимир. — Дополнительный вопрос: насколько я понимаю, ты старый знакомый Антона. А теперь отвечай спокойно и не круши мебели. Уж не ты ли, Боря, баловал его и его приятелей «крэком»?
Карамболь что-то сдавленно прошипел, и в тот же момент за его спиной из-за двери, находящейся рядом с баром, появилось несколько внушительных парней довольно угрожающего вида.
С ними была девица, которой перепало обломком кия. Она неловко прикрывала лоб ладонью, время от времени засвечивая здоровенный кровоподтек, и показывала пальцем на возмутителя спокойствия.
Свиридов усмехнулся и извлек из-под пиджака пистолет-автомат, сильно похожий на израильский «узи», но все-таки не «узи». Пистолет-автомат удобно лег в ладонь, Владимир чуть подкинул его, словно оценивая вес и балансировку, а потом произнес:
— Не советую.
— Ну и че ты этим «узиком» машешь? — агрессивно выкрикнул Карамболь. — Думаешь, если ты бычара отмороженный… с гэбэшниками вприсядку пляшешь, то можешь меня тут на р-р-р брать? Плешака разъедать, сука?
— А это не «узи», — сказал Владимир таким тоном, что когорта бравых карамболевских хлопцев остановилась в нескольких метрах от бильярдного стола. — Это вовсе не «узи». Новейшая отечественная разработка. Свежачок. Прямо с Ржевского полигона ГРАУ. Называется «каштан». Я пробовал его в деле и могу сказать, как эксперт: «узи» — это так, самопальный пугач.
А вот это — оружие.
Карамболь, порывисто вздохнув, повернулся к своим верзилам:
— Пошли вон!
Те заворчали, как дрессированные медведи, которых на цепи тащут в клетку, но вышли.
— А вот теперь мы, очевидно, можем поговорить и о сотрудничестве, — холодно произнес Свиридов, пряча «каштан» под пиджак. — Так сказать, скоординируем действия, направленные к достижению одной цели…
…А на следующий день безвылазно сидевшему в огромной квартире Анатолия Григорьевича — под охраной — Илье Свиридову срочно понадобилось в академию.
Он не стал слушать никаких возражений родственников и резонных замечаний со стороны человека, которому было поручено присматривать за ним. Отслеживать каждый шаг. Даже в пределах дома. И ни в коем случае не давать подходить к окну.
Под конец Анатолий Григорьевич встал на дыбы и сказал, что Илья не перешагнет порога квартиры до тех пор, пока не будет поставлена точка в этом кровавом и роковом для однокурсников его племянника деле.
— Может, его никогда и не раскроют… Что же мне, всю жизнь, что ли, взаперти торчать?! — орал Илья.
— А ты жить-то вообще хочешь, придурок? — повысил голос и Анатолий Григорьевич.
— Так — нет!!!
Слова эти изрядно встревожили Осоргина: не исключено, что непонятно откуда, но в организм Ильи начал неумолимо просачиваться гибельный суицидальный синдром, который несколькими днями раньше выбросил из окон Антона Малахова и Валентина Чурикова.
А потом случилось то, чего никто не мог ожидать.
Свиридов-младший сбежал.
Подсыпал двум охранникам лошадиную дозу снотворного и, когда те «убатонились», как говорил в таких случаях сам Илюха, стащил ключи, открыл на пять замков закрытую дверь и сбежал.
…У Ильи были очень весомые причины для того, чтобы уйти из дома.
Потому что уже четыре дня, как он, сидя в полном затворничестве дома, не имел возможности приобрести не то чтобы свое излюбленное зелье: «крэк», или синтетический кокаин, к которому он пристрастился в Москве, но даже более демократичную и общедоступную отраву, которую в соответствующих кругах именуют «эйчем», «Германом Герингом» или «гербалайфом», а более расхоже — героином.
А покупал он его прямо в стенах академии у человека, который довольно давно и профессионально занимался сбытом наркоты.
Барыга откровенно изумился, когда увидел, что Илья Свиридов направляется прямо к нему и вполголоса спрашивает:
— Ну что, есть? Срастил?
— Да ты че, Илюха? Ты же типа у меня не это… Что, лавэ подсело или решил смикшировать торчки?
Илья скривил лицо и процедил сквозь зубы:
— Так есть у тебя?
— Ну есть.
— Сколько тебе?
Тот назвал цену, и Илюха дрожащими пальцами отстегнул тому несколько купюр.
— Давай сюда… на, держи. А че там у тебя, кажется, жесткие рамсы наклюнулись, а, Илюха? — равнодушно проговорил барыга, оттопырив нижнюю губу. — Че тама покоцали пацанов… Чурика, Малахова… Олега Осокина, говорят, замочили тоже?
— Да, есть такая буква, — скороговоркой ответил Свиридов-младший, — ну ладно. «Баяна» у тебя нет?
— Нет.
— Бля, придется в аптеку херачить. Ну бывай.
— Пока.
Илья зашел в близлежащую аптеку за «баяном», то бишь за одноразовым шприцем-«инсулинкой». Купил два.
Один использовал тут же рядом, в подворотне.
…Теперь можно было возвращаться домой.
Страха перед смертью даже не было.
Предвкушение скорого праздника души, обеспечивающего его измученному четырехдневным воздержанием телу такой желанный кайф, перекрывало все.
Никаких мыслей, никаких тревог.
Никакого чувства самосохранения.
Если бы Владимир Свиридов общался со своим братом плотнее, он бы понял, почему тот стал таким угрюмым и раздражительным, а лицо осунулось и покрылось пепельно-серой болезненной бледностью.
Наркотическая абстиненция.
Несколько месяцев отвязной жизни в Москве и полтора — в Питере не прошли для Ильи даром.
В дверях корпуса он наткнулся на нескольких преподавателей, не спеша входящих в академию и солидно беседующих друг с другом.
На Свиридова они посмотрели откровенно косо, поскольку известный прогульщик и халявщик Илюша редко разнообразил свой пестрый жизненный график посещением лекций, коллоквиумов и семинаров.
Одна преподавательница, высокая полуседая дама лет шестидесяти, задержала на нем взгляд
