его двигатель и передняя пара колес. Удалившись от автомобиля метров на тридцать, агрегат взорвался в воздухе, после чего колеса пролетели метров двадцать и скрылись в посадках, оставив позади себя в воздухе дымовой шлейф от паленой резины.
Дед Федот с открытым ртом от увиденного и мокрыми штанами от страха испытывал в глубине души противоречивые чувства: с одной стороны, как и всякий мужик до конца дней своих остающийся где-то пацаном, он был «приколот» тем, что случилось с его машиной. Рвануло здорово, да и колеса весело улетели! Никогда не знаешь, какой конец тебя ждет. Он с тоской провел рукой по приборной панели и глядел вдаль, туда, где на обочине дороги лежал раскуроченный двигатель.
Первым опомнился Валетов, услышав тихое журчание:
– Из бака течет, мать вашу! – воскликнул он.
Народ предпринял срочную эвакуацию. Как только здорового Простакова смогли выцарапать с заднего сиденья и свалить его на обочину, раздался взрыв. Осколки взвизгнули в воздухе и разлетелись в стороны, к счастью, никого не задев.
Фрол поднял голову. Раскуроченный остов – вся память от четыреста восьмого «Москвича».
Дед Федот, потрясенный тем, что случилось с его машиной, после второго взрыва сидел и тихонько плакал, а заботливый Валетов, вытащив постиранный кусок простынки, используемый им как платочек, промокал деду слезы. Но он не успевал за ручьем чувств, и очень многие капельки скрывались в паленой густой и седой бородище.
Доложив Стойлохрякову о результатах проведенного эксперимента один к одному, точно так, как это и случилось, Мудрецкий не забыл упомянуть о моральной травме владельца автомобиля, но комбата никак не проняло данное замечание.
– Он в течение десяти лет нашу Родину-мать обворовывал, – сообщил собственные мысли начальник, – и нечего старичка жалеть. Другое дело, что вы все живы остались, вот здесь вы молодцы! Никаких к вам замечаний. Лейтенант, отправляйтесь обратно на объект, будем засыпать озеро на хрен. Не дай бог, еще какой-нибудь умник вроде вас найдется и перегонит там из говна в золото продукты. Как вы там говорили... углеводороды? Нет, Мудрецкий, никаких родов нам не надо! Все убрать к чертовой матери, чтоб чисто было! А старику, пусть не переживает, отвезите машину песка. Главное, чтоб все тихо было и никаких жалоб.
– Да, товарищ подполковник, – согласился Юра, – главное, чтоб он не жаловался. Ведь это ж я гнал-то. Он только смотрел.
– Талант у тебя, лейтенант. Пора тебе еще одну звездочку на погон пристраивать.
– Неужели! – встрепенулся Мудрецкий.
– Иди-иди, вот как озеро засыпешь, так и о звездочке поплотнее покумекаем.
Счастливый Мудрецкий вылетел от подполковника, и чувства переполняли его. Он знал, что на второй год службы многие лейтенанты становятся старлеями, но как-то не думал, что это может коснуться и его. Здорово! Пришел лейтенантом, уйдешь старшим лейтенантом. А может, удастся и до капитана дослужиться за два года-то. Но тут Мудрецкий был не прав, он и сам знал о том, что получить еще одну звездочку за два года просто невозможно!
С ликвидацией нефтяного болота было покончено за три недели, и причем малой кровью – стелили деревянные настилы, спасибо за идею деду Федоту, по которым машины подходили к «воде» и сбрасывали туда песок. Оставалось лишь перекладывать доски и помогать водителям точно въезжать на настил.
Изредка появлялся дед Федот, смотрел на то, как закапывается любимое в его жизни озеро, потом шел к Мудрецкому и, несмотря на то что тот практически похоронил его «Москвич», здоровался. Курили в стороне от работ сигаретки, и всякий раз Федот пытался начать разговор о как бы причитающейся ему денежной компенсации со стороны лейтенанта за утраченный автомобиль. Но Юра был не промах и, философски рассуждая о жизни, уводил течение разговора в сторону. Так на протяжении всех работ деду и не удалось выжать из лейтенанта ни гроша. А вот наливать Мудрецкий деду наливал, благо тот теперь безлошадный. Так что если в пути до хаты и собьет кого, то большого ЧП не выйдет. Тело у деда мягче, чем его «Москвич», хоть и не намного.
К концу третьей недели Федот уже приходил не для того, чтобы поклянчить денег, а просто ради выпивки, и лейтенанта это вполне устраивало. Он поил старичка и порою слушал его разговоры о том, как тот строил Куйбышев, бывшую и нынешнюю Самару, так как много-много лет назад был прорабом.
Дед подстриг паленую бороду, и теперь она аккуратно окаймляла его широкое лицо – выглядеть он стал лет на десять моложе. А после того уж, как напивался, душа его уносилась обратно лет на шестьдесят, и лейтенанту казалось, что рядом с ним его ровесник.
Закончив с экологической катастрофой, весь взвод вернулся обратно в казарму и был рад-радешенек принять телом и душой баньку. Смыть с себя запах бензина, солярки, масел и мазута.
Следующим утром злой Стойлохряков вызвал к себе дембеля Петрушевского и Резину. Оба механика-водителя не догадывались, что же им предстоит, и поэтому влегкую нервничали. Езда в дальние края после трехнедельного пребывания на вонючем воздухе в кайф не катила.
В кабинете у Стойлохрякова уже сидели майор Холодец и взводник Мудрецкий. Стойлохряков выслушал доклад о прибытии и позволил обоим водителям сесть за стол. Поглядев на своих подчиненных, он сообщил следующее:
– Как вы знаете, к нам едут из НАТО.
О визите иноземцев солдаты были наслышаны и не удивлялись тому, что в части ведется интенсивная подготовка, то бишь территория приводится в состояние музея. Все французские Людовики с ихними фонтанами и луврами отдыхают. По сравнению с территорией отдельного мотострелкового батальона ихние сады – загаженный свалкой пустырь.
– Наши генералы-затейники, мать их, – произнес первую фразу комбат и поглядел на грустного Холодца.
– Да они вообще без матерей, – согласился майор.
– Так вот, – Стойлохряков глядел то на одного водителя, то на другого, – у меня к вам вопрос. Может быть, вы мне сразу на него и ответите. Кто из вас лучший?
Петрушевский сделал шаг вперед, приложил руку к кепке и звонко и четко доложил, что таковым является только он и он один.
Для Резинкина служба не прошла даром, и чего-чего, а борзеть он тут уже научился прилично. Поэтому, не дожидаясь, пока Петрусь закончит восхвалять себя во всех красках, также шагнул и сказал, мол, сомневаюсь в правоте младшего сержанта Петрушевского.
Столь наглый поступок был отчасти продуман, так как за Петрусем не было никакой силы. Хоть он и был дембелем, уважаемым человеком, тем не менее поспорить с ним было вполне возможно.
Комбат залоснился от удовольствия. Профессиональная гордость – это хорошо.
– Ну что ж, товарищи бойцы, придется вам доказывать собственную правоту на глазах у всего взвода. Лейтенант, после завтрака сажаете людей в грузовик и все дружною толпою отправляемся в парк.
Резинкин, лопая в столовой овсянку, уже представлял, что им с Петрусем предстоит выдержать какой-то экзамен на профпригодность, но что конкретно придумал комбат, никто не мог заранее сказать.
Прибыв на место и рассевшись в тени караулки, химики лениво позевывали, переваривая кашку с чайком. В то время как основная масса балдела, рядом с машинными боксами происходили следующие события. Подполковник показал на рядок стоящих БТРов.
– Ну что, ребята, – обратился он к водителям, – новенькие я вам не дам, а вот из «шестидесятых» можете себе выбрать по коню.
Резинкин был не дурак, но и Петрушевский от него не отставал – оба знали состояние бронеобъектов и одновременно показали пальцами на «двадцать шестую».
– Но, – зачесал за ухом комбат, который тоже прекрасно знал состояние вверенной ему техники. – Не жирно будет? Эта хорошая еще. Вот ты, – он ткнул Резинкина, – возьмешь вот этот, а ты вон тот.
У обоих опустились руки.
– Что, мы их починить должны? – не понял Резинкин. – Так они на ходу, товарищ подполковник.
