– Здоровый, ты первый.
– Чего? – возмутился Леха, багровея.
Тут же подал голос сержант Агапов:
– Не надо бычиться, иначе три года дисбата, помнишь, зайчик, – он заржал, к нему присоединилось сразу несколько голосов.
– Больно не будет, – Кикимор вытащил зажигалку и стал прокаливать на огне иглу. – Здоровый, на постель мордой вниз.
Леха посмотрел на Фрола через голову Резинкина.
Одними губами Фрол произнес:
– Потом отыграемся.
Слова согрели душу детины, и он покорно лег на койку, с которой предварительно сдернули постель.
– Штаны снимай, дура.
Простаков поднялся. Улыбнулся всей своей безразмерной пачкой в лицо Кикимору, стоящему с иголкой наготове, и заголил стати.
– Ого-го, – заржали присутствующие.
– Смотри не прищеми.
Кикимор склонился над Лехиной задницей и со всей дури вонзил иглу в ягодицу.
Леха только дернулся.
– Крепок, – одобрительно высказался кто-то с верхней койки.
Леха подтянул штаны. Агапов пожал ему руку и вручил подписанный личный ремень, где на внутренней стороне была сделана запись «ДУХ» и стояла дата.
– Следующий, – Кикимор улыбался, прокаливая иглу.
Резинкин при операции взвизгнул.
– Тихо ты, душара, – цыкнул на него жрец. – Следующий.
Фрол завизжал как резаный, еще и не почуяв иголку в заднице.
Кикимор тут же зарядил ему кулаком по уху.
– Тихо, мелкий.
Фрол заткнулся и снес испытание.
Агапов вынул из тумбочки тарелку с мясом, что давали в обед.
– Теперь, пацаны, вам надо все вот это сожрать. Это подарок от нас, от дембелей. Здесь только мясо. Чтобы ранки быстрее на попе заживали.
Леха вспомнил старую поговорку не «плюй в колодец», давился, но жевал.
Довольные деды угорали на койках.
Резинкин подозревал, что мясо окажется соленым, сладким или с кучей перца, но ничего такого. Мясо и мясо. Начал он осторожно, а закончил за милую душу.
Фрол вытаращил глаза и, чтобы не выделяться на фоне Лехи и Резинкина, тоже ел.
Как только тарелка опустела, он вылетел в коридор и понесся в сортир. Следом пошел Леха. Их тошнило от отвращения. Ладно бы, только свои сопли глотали, так там еще и Баба Варя нахаркал – в тройном размере расстарался.
Вошел грустный Резинкин.
– Вы чего это? – Оба жадно пили воду из-под крана.
Леха утер рот рукавом. Подошел к пацану.
– Я Леха. Тебя как зовут?
– Витек.
– Ты только что съел наши с Фролом сопли, извини.
Волна тошноты подкатила к горлу. Резинкин бросился к унитазу.
– Извини, друг, но об этом никому не надо говорить.
Виктор следом за остальными напился воды.
В туалет вошел Агапов.
– Э! Духи, я в следующий раз заставлю вас насрать в тарелку, потом вы жрать за собой будете. Козлы. И вы съедите. Иначе дисбат. Дис-бат.
Дед ушел.
Фрол закатил глаза.
– Кто-то нас вложил.
Их снова построили. Кирпичев прокашлялся.
– Теперь, сыны, вы все духи. И вот вам первое в вашей жизни боевое задание. – Кикимор с Агаповым переглянулись. Оба чему-то улыбались. – Надо пойти и трахнуть жену комбата.
Простаков был первым, кто очнулся.
– А она дает?
Агапов схватился за голову. В казарме могли бы рассмеяться, но почему-то стали только высказываться:
– Ты просто монстр, дух Леха.
Кикимор начал было подумывать, а не направить ли всю компанию на самом деле к комбату, но, представив последствия, отмел идею как нездоровую.
– Сегодня вам предстоит...
Лейтенант Мудрецкий спал на топчане в штабе третьей роты. Три обшарпанных стола, старые стулья, печатная машинка на подоконнике, полки с уставами и служебными журналами на стенах, а на тумбочке около окна маленький черно-белый телевизор – единственная отрада дежуривших в казарме офицеров. Юра находился в отключке, он не чувствовал себя пьяным, не испытывал вины за загул на службе и не слышал тихих ударов в дверь.
Резинкину, как и ожидалось, никто не ответил. Потянув на себя дверь, рядовой, одетый в белую робу и кальсоны, шаркнул тапочками в комнату.
Мудрецкий спал, причмокивая во сне, – видимо, продолжая попойку.
– Товарищ лейтенант, товарищ лейтенант, – Резинкин тряс командира за плечо, пока тот не открыл глаза.
– Чего? – промычал Юра.
– Можно мне телевизор посмотреть?
Мудрецкий сел, поглядел на русоволосого голубоглазого паренька в белой нательной рубахе и армейских штанах и попросил не орать в ухо. Потом, вспомнив слова Стойлохрякова: «Надо быть твердым», прикололся:
– Вон видишь, в углу стоит?...
– Вижу.
– Посмотрел, иди спать, – Мудрецкий снова упал на лежак.
– Товарищ лейтенант, мне страшно.
– Чего, деды обижают?
– Нет, товарищ лейтенант, да вы пойдите, сами посмотрите.
Лейтенант вышел в коридор. Полумрак. Под потолком вяло горят несколько ламп дневного света, разгоняя темень. Только из открытой двери туалета бьет яркий сноп.
– Куда идти? – Лейтенант крякнул, разгоняя дрем и пытаясь вернуться к ясной жизни.
– Никуда, – неожиданно растерялся Резинкин и вытянул вперед руку. – Вон, вы разве не видите?
Лейтенант посмотрел в указанном направлении.
На посту как ни в чем не бывало стоял дневальный и смотрел прямо и чуть вверх, на часы, отсчитывающие минуты его смены, а за ним нечто небольшое и белое плавно проплыло из коридора в туалет.
Мудрецкий не понял.
– Чего это?
– Вы тоже видели? – зашептал Резинкин.
