смог бы заметить подмену, но сопоставить возраст машины и движка он мог. Любому водиле видно, что движок не затраханный, а машина-то, слава богу, второй десяток лет добирает.
Теперь мешкать нельзя. Лейтенант, сдерживая себя, не спеша подошел к открытому двигателю. Лично убедился – вот он, голубок. Стоит на частной машине. Номер двигателя именно тот самый.
Мудрецкий набрался наглости и прервал диалог генерала с комбатом.
– Извините, товарищ генерал. Разрешите обратиться к товарищу подполковнику.
– Давай.
Стоящий за спиной генерала адъютант задрал нос кверху, желая показать свое неодобрение молодецкой дерзости.
– Чего? – промычал комбат.
– Можно вас на минуточку, – лейтенант подошел к капоту, и подполковник невольно последовал за ним.
– Чего? – талдычил одно и то же Стойлохряков.
Мудрецкий пальцем показал на номер двигателя. На зрение комбат не жаловался. Подбежал Евздрихин.
– Что, что такое?
– Ничего, – на прапорщика комбат даже не взглянул. – Давайте отойдем, лейтенант, не будем мешать.
– Что за секреты? – Веретенко выглядел обиженным.
– А, – отмахнулся комбат, – лейтенант интересовался, куда ему дрова в парке складывать.
Мудрецкий шел к грузовику и давил лыбу. Двигатель он нашел. Дальше не его забота. Пусть комбат как хочет, так с прапорщиком и разбирается. Не забыть бы до наряда в столовую приказать солдатам люстру из сортира снять.
Проезжая мимо грузовика, Стойлохряков высунулся в окошко и с заднего сиденья – на переднем, понятно, генерал, – отдал распоряжение:
– Лейтенант, чтобы сосна через полчаса была в парке.
– Есть, – вяло ответил Мудрецкий.
На самом деле работы тут на пять минут. Сейчас они свистнут Леху. Он выйдет из кустов. Все сучья порубит, ствол на три части раздолбает, в машину погрузит, и они поедут следом за комбатом и инспектором. А там скинуть дерево мотострелки помогут.
Фрол встал на огромный ствол и, сложив ладони, крикнул в сторону начинающих буйно развиваться зарослей.
– Ле-е-еха-а-а!!!
Тишина. А рядом с дорогой лежит огромное дерево. Из инструментов у них один тупой топор. Эх, пилу бы, да нету.
– Ле-е-еха-а-а!!!
Лейтенант занервничал. Резинкин стоял и вяло долбил сапогом сосну.
Из лесу никто не выходил.
– Нечего стоять, – упавшим голосом подытожил взводный. – Ушел он обратно в казарму. Резинкин, начинай рубить.
– Нет, товарищ лейтенант! Он не мог! – воскликнул Валетов.
– Почему?
– Я ему ничего не говорил об этом. Я его вон за тем деревом оставил, разрешите посмотреть.
– Иди.
– Может, волоком дотащим. Сейчас подцепим как-нибудь. Трос у меня в кузове есть, – герою суток Резинкину даже лень было уста открывать, чтобы озвучить простенькую идейку. Он так это небрежно брякнул. Прямо между прочим.
Идея Мудрецкому понравилась. Они попробовали вдвоем приподнять толстый конец. Лейтенант с натуги крякнул. Фрол, топая к лесу, обернулся. Двое стоят раком, кряхтят и еле-еле отрывают дубину от земли.
Здоровый лохматый волк скалился и рычал, нависнув над ним, потом неожиданно сложил губы трубочкой и, высунув липкий и длинный змеиный язык, шлепнул его по щеке.
– Вставай!
Это не волк, это Фрол.
– Ума нет. Жопа, поди, вся сырая! На мокрой листве сидеть! Дожди идут через день.
– Чего ты кричишь? – вяло бубнил Простаков, ощупывая штаны в интересующем Валетова месте. На самом деле влажные. – Сморило меня.
– Пошли бревно рубить.
– Кто сказал?
Валетов зло посмотрел на детину.
– Я! Тебе мало?
– Чего? – Нижняя челюсть здоровяка выдвинулась вперед.
– Спокойно, мастодонт. Комбат приказал.
Лейтенант на самом деле решил не рубить дерево. Подцепили по-резинковски. Простакова отправили обратно в казарму спать, а сами повезли дерево в парк.
Леха доковылял до казармы. Хотелось писать, есть, спать и еще кой-кого – того, кого в армии очень мало, в основном по контракту и почти все чьи-то жены.
В первый раз в жизни у него заболела голова. Боль зародилась в висках и вскоре распространилась по всей черепушке. Вряд ли он заболевает, просто легкое недомогание. Ему надо отоспаться как следует, и он будет как новенький.
– Гигант вернулся, – Кикимор встретил Простакова белой маечкой в обтяжку, подчеркивающей хорошо развитую грудную клетку и плечи, новенькими сланцами, свежей утренней улыбкой без верхней левой четверки и легким ударом по ребрам. Агап только хмыкнул, а Баба Варя, мывший казарму, фальшиво и истерично заржал.
– Здоров, – ответил Леха и неожиданно ухватил плотного и плечистого Кирпичева за шею и дернул с такой силой, что у дембеля другого пути, кроме как лбом в дверной косяк, не оказалось.
Охнув, неформальный папа взвода осел на пол и отключился, завалившись на бок.
Как ни в чем не бывало Простаков перешагнул через тело, подошел к койке, снял китель, поставил у кровати сапоги и, надев тапочки, пошел в туалет, где, вопреки будничным советам Валетова, он напился воды из-под крана, умылся и пошел обратно в кубрик.
Тело продолжало лежать на прежнем месте, только теперь вокруг него роились Агапов, Бабочкин и оказавшиеся в расположении, но до этого незаметные Ануфриев и Сизов.
– Кайф ловит, – растянуто и тихо поделился с товарищами мыслями Ануфриев.
– Торчит, – согласился Сизов, прозванный за цвет кожи Желтком.
Два друга посмотрели на Простакова одурманенными, слезящимися, выпученными глазами.
– Поздравляю, – Агапов протянул увлажненную кремом для кожи ладонь. – Ты его грохнул. Пятнадцать лет дисбата, а потом опять служить. В тридцать пять уволят.
Все четверо заржали.
Простаков почесал затылок, потом потер ноющие виски. Кикимор на самом деле лежал без движения. Наклонившись, виновник торжества пощупал пульс.
– Живой, – радостно сообщил он присутствующим. Поднял тело с пола и закинул на ближайшую верхнюю койку, словно детский рюкзачок. Свободно мотающиеся ноги, уже без сланцев, задели по двум мордам с блестящими глазами.
– Тише, доктор, – Желток улыбался, искренне радуясь тому, что Кикимор еще поживет.
Простаков молча залез под одеяло с головой и тут же уснул. С нескольких метров и не разобрать, спит там кто или просто кровать не убрана.
Агап тут же пнул Бабочкина.
– Чего встал! В казарме до сих пор жопа!
Мотострелки не радовались статной, измазанной в грязи невысохших луж сосне. Для изображения
