«Теперь пускай попробуют разобраться, кто где. Надо бы отозвать своих, – думал он, – пусть месятся в полной темноте». Найдя щиток, он вырубил свет во всем клубе. Так надежнее.
Резинкин, оказавшись в эпицентре бойни и получив несколько ударов по голове и в грудь, озверел и начал отвечать направо-налево всем, кто бил его. Он махал руками в темноте, наконец зацепился за какого-то урода и стал ему наваливать кулаком по спине. Бил он со всей силой, и тут ему в нос ударил запах дорогого одеколона, который он ненавидел. Опомнившись, понял, что лупит старшего сержанта Казаряна. С наслаждением он еще ударил пару раз, после чего переключился на кого-то, кто пнул его, и очень больно, ногой в бедро. Он не мог упустить такой возможности навалять, хоть и по-тихому, дедушке, который был покрепче его.
Вбежав обратно в зал дискотеки, лейтенант услышал, как в районе диджея падает оборудование и со звоном бьется стекло.
– Да, больше сюда, в Чернодырье, ни одни музыканты не приедут!
Подхватив первого попавшегося под руки, Кобзев вытащил его в вестибюль. Это оказался кто-то из местных.
– Хорош, – нравоучительно возвестил старший лейтенант и, собравшись с духом, вломил этому пареньку кулаком промеж глаз так, что тот рухнул. Это был первый по-настоящему мужской удар в жизни старшего лейтенанта, и, надо сказать, ему понравилось. Нет, не бить человека, а то, какой это эффект производит.
Вытащенный на свет боец тут же упал и больше не пытался подняться. Но он был жив, это точно, – дышал тяжело. Зато лежит, нейтрализован. Кобзев опять вошел в зал, схватил еще одного и выгреб его на свет божий.
Это оказался Забейко. Руки его все были в ссадинах, но улыбка расплывалась до ушей.
– Товарищ старший лейтенант, там так весело! Отпустите, а? Че я на этой службе видел? Здесь такие воспоминания, хлеще, чем парад на Красной площади. Не каждый день случается.
– Ты давай не умничай. Вытаскивай всех наших оттуда. Пусть гражданские месят друг дружку.
– Ой, боюсь, не разберемся, – выдохнул Петро, утирая кровь под носом.
– Выполнять приказание! – басанул старший лейтенант.
И ему очень понравилось, что, поглядев на валявшегося паренька, работу Кобзева, Забейко ответил «Есть!» и исчез в темноте зала, из которого продолжали раздаваться крики, брань и глухие удары. Слава богу, что ни одна из сторон, похоже, не пользовалась холодным оружием.
Петрусь с Валетовым прыгнули в «шишигу» и помчались обратно в часть, где спал-почивал дядька Простаков. Влетев в казарму, Валетов схватил Леху за грудь и дернул на себя со всей силы. При этом тело гиганта едва заметно колыхнулось. Но он проснулся. Припомнив, что его один раз уже сегодня пытались нехорошо разбудить, Простаков неожиданно шустро вскочил на ноги, отбросил Валетова к противоположным койкам.
– Тихо! – закричал Фрол. – Своих задавишь, дура! Бегом давай, там наших бьют!
– Каких наших? – не понял Леха, пытаясь окончательно вернуться к жизни.
– Мочиво там, понял! Давай бегом, ноги в сапоги! – орал Валетов.
Когда Петрушевский увидел, как огромная туша сбегает по ступенькам казармы и запрыгивает в грузовик, в кузов, он запустил двигатель, и они рванули в обратную.
Машина резко затормозила, и к кузову подбежал Фрол.
– Быстрее вылазь, здоровая туша! – орал он, указывая рукой направление.
Леха посмотрел. Показывает на дверь клуба. Видать, надо туда.
Петрушевский поставил машину так, чтобы свет фар через стекла освещал вестибюль. Свет внутри помещения отсутствовал.
Вбежав внутрь, Простаков своим одним только видом навел ужас на уже успевших выползти на выход раненых, которые охали и ахали и ползли вдоль стен.
Забейко к этому времени уже успел выловить с десяток своих, трое из которых были здорово помяты. Досталось Казаряну, который первым выкрутил какому-то уроду руку, и Рустаму Алиеву – высокому черноволосому парню из Казани по кличке Али-баба, который сейчас держался рукой за разбитую голову.
Включив свет в зале, офицер увидел удручающую картину. Химиков на ногах осталось всего пятеро. Причем эта пятерка не отличалась крепостью телосложения. Зато и друг дружку обе кодлы помочалили здорово. Человек пятнадцать-двадцать уже отползли из гущи битвы и сейчас были недееспособны. Три тела, смахивающие на трупы, лежали прямо под ногами бьющихся.
После того как загорелись лампы, народ прекратил битву и быстренько, пыхтя, расползся. Образовались две потрепанные кучки, которые уже не производили столь угрожающего впечатления, как пятнадцать минут назад. Длительная битва измотала обе стороны. Наступила тишина, если не считать стонов по углам.
Запустили Простакова. Он глядел своими красными глазами на стоящие перед ним туши, и никто не мог бы разглядеть в его взгляде что-либо человеческое. На этих любителей подраться глядело рассвирепевшее животное.
– Химики уходят! – резко скомандовал Кобзев, надо отдать ему должное, не растерявшийся в такой ситуации.
Тут подбежали трое сотрудников милиции, а вместе с ними и Леночка Синицына. Она заглянула в зал и тут же отпрянула. Зрелище было ужасное: рваная одежда на полу была окроплена кровью, оставшиеся на ногах производили жалкое впечатление. Диджей, забравшись на самую высокую колонку, которая неведомым образом оказалась в дальнем углу, сидел и тихо трясся.
– Все арестованы! – воскликнул сержант милиции, смело заходя в дискотеку.
За ним последовали еще двое.
Стороны разошлись по углам, и все глядели на вошедший наряд милиции. Потом от каждой из сторон молча отделились по нескольку человек, которые в зловещей полной тишине оттащили к стенам тех, кто не мог передвигаться.
Глядя на то, как раненых, а может быть, тьфу-тьфу-тьфу, и уже неживых, по-тихому, под мрачное шуршание одежды о пол, покрытый старым линолеумом, отвозят к стенам, менты дрогнули.
– Почему же у вас нет пистолетов? – спросила Синицына. – Тут пальнуть пару раз, и все.
– Вы что нам сказали? – оправдывался старший. – Что здесь дерутся.
– Да, здесь дерутся, – повизгивала Синицына.
– Но вы же не сказали сколько.
На ногах с каждой стороны осталось человек по двадцать пять. Это очень много.
– Ублюдки! – воскликнул один, видать, сохранивший твердость духа. – Чем арестовывать-то будешь? Членом?
Опьянев от побоища, люди уже себя плохо контролировали.
Три резиновых демократизатора в руках милиции только вновь подогрели уже поостывший пыл бойцов.
– Все арестованы! – басом повторил Простаков, при этом не слишком толстые стекла в дискотеке звякнули.
Наступила просто мертвая тишина. Даже раненые перестали стонать. Топая огромными ножищами, в центр выходил Простаков.
– Ах ты хенде хох, мать твою! – воскликнул один из бойцов и кинулся вперед прямо на Леху.
Это была его ошибка. Он не только сам обрек себя на муки, но и всю свою кодлу.
– Э, уроды! – тут воскликнули местные. – Это наши солдаты, мужики! Это ж наши солдаты!
Неожиданное озарение заставило всех членов второй группировки, оставшихся на ногах, ломануться на тех, кто ломанулся на Простакова.
Не обращая внимания на ментов, завязалась новая битва. Впрочем, продолжалась она недолго. Леха, по-умному немного отступив назад, позволил сцепиться друг с другом двум кучам, а после этого...
Грозный Илья Муромец орудовал в бою холодным оружием, дробя черепа и размахивая палицей. У Лехи ничего не было, и противостоял он огромной куче противников, словно комбайн, идущий через спелое поле пшеницы, словно электробритва, врезающаяся в густую шевелюру призывника, словно смазанная гуталином
