тайну. Но мы не сомневаемся, что рано или поздно гравитон будет получен и на Земле
ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ,
в которой начинается казнь
Сид и Тараканыч давно уже спали. Лишь один Редькин продолжал бодрствовать. Он слушал, как повизгивает во сне чародей, как причмокивает губами, точно младенец, потерявший соску, бедняга Сид, и думал о том, что завтра, в это же самое время, его, Коли Редькина, уже не будет среди живых…
Ближе к рассвету, когда пахнущий бензином туман спустился на площадь, наш герой задремал. Ему снился неприятный сон. Он лежал на огромном блюде, присыпанный петрушкой, укропом и золотистым картофелем-фри. Сид, вооружась ножом и вилкой, склонился над блюдом. Кадык его нетерпеливо дергался, словно поросенок в мешке.
— Простите меня, Ник, — пробормотал он, — но голод не тетка…
Вот он намазал на хлеб горчицу. Вот открылся его огромный, как пещера, рот. Что-то холодное прикоснулось к Колиной шее, Редькин застонал и открыл глаза.
На плече сидел попугай, осторожно трогая клювом Колин подбородок.
— Итак, вскормленный на воле орел молодой, — тихо сказал Леро, — я вас слушаю. Говорите шепотом.
Коля готов был заплакать, в глазах и горле запершило, он не мог говорить. Леро понял состояние друга, и хотя попугай относился к эмоциям отрицательно, на этот раз он не сказал ничего, кроме: «Держись, старина. Детство кончилось, ты — мужчина!»
Успокоившись, Редькин доложил о казни, назначенной на следующую полночь, и о том, как очутился в клетке злой волшебник.
— О тэмпора, о морэс,[3] — задумчиво произнес Леро.
— Может, надо обратиться за помощью к ха-мизонцам? — прошептал Коля. — У них ведь есть «Антинепутин»…
— Ха-мизонцам сейчас не до нас, — ответил попутай. — Они заняты поисками похищенного чемоданчика.
— Чемоданчик здесь, во Дворце! — сообщил Коля. — Тараканыч спер.
— И все же надеяться на ха-мизонцев не стоит. — Леро нахохлился, ища выход. Он сидел так с минуту, затем встрепенулся и спросил: — Вы знакомы с творчеством писателя Конан Дойля?
— Еще бы! — удивился Редькин. — Но при чем тут писатель?
— Литература, Коля, великая вещь, — назидательно произнес Леро. — Мы воспользуемся схемой Конан-Дойля… Правда, потребуется согласие волкодава, но это я беру на себя!
Заворочался Тараканыч.
— Мне пора! — шепнул попугай. — Держитесь и не падайте духом. На всякий случай предупредите Сида, чтоб начинал людоедство с Тараканыча…
Леро выпорхнул из клетки и, кашляя, скрылся во тьме.
С утра непутяки начали строить на площади эшафот. Они тащили откуда-то тяжелые ржавые рамы, укладывали их друг на друга, а сверху набрасывали толстые пластмассовые листы. Все это происходило па глазах у землян. С Сидом дважды случился обморок. Напрасно Редькин пытался успокоить его, намекая па помощь некоторых «заинтересованных лиц».
Джейрано, ничего не слыша, бормотал одно и то же: «Я не людоед, я не людоед, я не людоед…»
Тараканыч молча грыз ногти, вынашивая какую-то мысль.
После полудня он подсел к Редькину и зашептал ему на ухо:
— Николя, есть мнение ликвидировать пузанка, — он кивнул на Сида. — Или мы его, или он нас!
— И все? — Редькин покачал головой. — Да… для волшебника слабовато. Вы бы лучше чудо сотворили, ведь чародей все-таки…
— Какой я тебе чародей! — Тараканыч махнул рукой. — Диплом мне по знакомству устроили. Одно чудо и умею — чирья сажать…
Увидев короля, проходившего мимо клетки, Тараканыч вскочил и закричал:
— Ваше химичество! Не губите! Ваше химичество, служить буду как пес! Готов выполнить любое злодейство! Проверьте меня, ваше химичество…
Шаша Бесподобный даже не остановился. Тараканыч проводил его взглядом и вздохнул:
— Не верит, морда синтетическая…
Наступила ночь казни. Тысячи непутяков собрались на площади, окружив эшафот. Горели факелы. Танцующее пламя освещало пустые, похожие на вареные яйца, глаза непутяков и мрачные зубцы Мусорных гор. Король сидел в своем стоматологическом кресле, установленном на специальном постаменте.
По его знаку приговоренных вывели из клетки.
Тараканыч бухнулся на колени. Его подняли, дали пинка, и он побрел, скуля и плача. У Сида подкашивались ноги, он опирался на Редькина. Коля все еще не терял надежду, но когда их повели к эшафоту, у него вдруг закружилась голова.
Он остановился, его подтолкнули. От толчка к нему вернулась способность соображать.
— Сид, — прошептал Редькин. — Тяните время… Начинайте с Тараканыча… Можно откусить мизинец…
Наконец все трое взошли на эшафот.
— С кого начнем? — спросил король, обращаясь к «людоеду».
Бледный Джейрано указал на чародея.
— Почему с меня?! — взвился Тараканыч. — Почему с меня?! Будем считаться!
Король не возражал.
— Шла машина темным лесом за каким-то интересом, — начал считалку чародей, ударяя в грудь то себя, то Редькина. — Инте-инте-интерес, с черной ветки кто-то слез. Закричал на весь он лес, выходи на букву «С». Буква «С» не подошла — выходи на букву «А». Буква «А» не подошла — отправляйте поезда. Если поезд не пойдет, пассажир с ума сойдет. Этот поезд не пошел. Пассажир с ума сошел!
Последнее слово выпало Тараканычу, но он тут же ткнул пальцем Редькина, добавив:
— И ты тоже!
— Начинай! — крикнул Шаша Бесподобный.
Сид беспомощно смотрел на Колю, прося глазами совета.
Непутяки притихли в ожидании редкого зрелища.
— Ваше химичество! — обратился Коля к Шаше Бесподобному. — Выслушайте мое последнее желание…
— Говори! — разрешил король.
— Позвольте мне перед смертью подышать чистым воздухом.
— Просьбу удовлетворить, — милостиво изрек король. — Принести сюда кислородную подушку!
Подушка была доставлена, и Коля, сунув в рот шланг, с наслаждением вдохнул живительный воздух. Он старался выиграть время, но подушка опустела, а помощи не было.
— Начи-най! — приказал король, и здоровенный непутяк, взойдя на эшафот, подтолкнул Колю к Сиду.
Редькин в последний раз оглянулся вокруг, вздохнул, с сожалением взглянул на мизинец, похожий на молодую морковку, и поднес его к растерянному лицу Джейрано. Котлетоглотатель, облившись потом, закрыл глаза и открыл рот.
В тишине было слышно, как в голове у короля тикают биологические часы.
Но прежде чем Сид сомкнул челюсти, раздался хватающий за душу вопль Тараканыча.
