фашисты, вероятно, выследили: их разведка шла по пятам партизан. Но мелькнула мысль и о том, что, возможно, к отряду примазался лазутчик. Мысленно всех бойцов перебирал, советовался с комиссаром: кто бы мог быть? Но люди проверены в боях и походах, испытаны огнем и кровью.
Сейчас ожили детали весенней истории. Нет, не могли тогда немцы выследить партизан: меры предосторожности всегда принимались самые тщательные. Следовательно, оставалось одно… В тот раз боковое охранение задержало какого-то партизана, будто бы заблудившегося в пяти шагах от лагеря. Неужели это был Белявцев? Как же он появился в отряде? Да, разведчики отбили его у полицаев. По рассказу самого Белявцева, шел он из города, чтобы найти партизан: житья не стало от оккупантов. Работал на ремонтном заводе. Не работа — каторга. Чуть что неладно — расстрел. Чем помирать зря, надумал податься в лес: не найдет партизан — один будет драться с фашистами. Да вот на полицаев напоролся. Они вели его к своему начальнику. Разведчики помешали. Как могли, проверили: правду говорил Белявцев. Партизаном он оказался исправным, порой отчаянным: лез в самое пекло. Иначе он вести себя не мог — сразу бы его раскусили. Теперь оказывается, что это вовсе не Белявцев, а какой-то Шишкин, о нем тюрьма скучала еще до войны. Терентьев сказал Кареву:
— Я вызову Белявцева. Посмотрим.
Белявцев явился вскоре, делая вид, что вызов мало задел его, но острый глаз Карева сразу разгадал так старательно скрываемое волнение. Карев начал допрос первым, чтоб не дать Белявцеву опомниться.
— Мой командир роты Балашов, — сказал Карев, не спуская глаз с Белявцева, — доложил, что твоя настоящая фамилия Шишкин. Верно?
Еле заметно сузились коричневые глаза — вот и все, что заметил Карев. Ни мускул не дрогнул на лице. Белявцев даже улыбнулся:
— Я с таким же успехом могу обвинить в этом Балашова. Может, он Шишкин, а не я?
— Тогда почему ты молчал?
Этот, казалось, простой вопрос несколько сбил с толку Белявцева. И тут вступил Терентьев.
— Послушай, Белявцев, ты помнишь, в марте нас окружили каратели?
Белявцев уже овладел собой и спокойно повернулся к своему командиру:
— Еще бы!
— Ты, кажется, тогда заблудился? Или я спутал тебя с кем-то?
Белявцев быстро вскинул глаза, вздрогнул, встретившись с пристальным взглядом командира, что-то хотел сказать, но Терентьев опередил:
— Вспомнил: это же был ты!
— Неправда! — дрожащим голосом произнес Белявцев. — Неправда!
Карев помахал колодой карт, которые подобрал Миронов:
— Твои?
Белявцев понял, что попался. Карты были у Макаркина. Влип косоглазый Варнак, потащил за собой, раскололся сволочь. Автомат висел у Белявцева за спиной. Секунда решала главное: жить или нет. Белявцев неожиданно отпрыгнул в сторону, стараясь в это время перевести автомат на грудь, в боевое положение. Но маневр не удался. Бойцы охраны, предупрежденные о возможности такого исхода, стремительно налетели на бандюгу и, после короткой борьбы, заломили ему руки за спину.
Терентьев брезгливо поморщился и приказал:
— Уведите в шалаш. Караульте зорко: волк матерый.
— Дела-а, — задумчиво проговорил Карев. Терентьев молчал угрюмо.
8
Балашов проснулся от того, что рядом закашлял Остапенко. Вместе со сном оборвалось что-то в высшей степени приятное и горькое в то же время. Да, кажется, он побывал в родном городе. Привел Галю к себе домой, и мать плакала от радости… Галя зачем-то взяла веник и начала подметать пол. В мусоре очутились игральные карты, которые бросил Макаркин…
Через дыру перекрытия шалаша был виден голубой лоскуток неба. Тревожные мысли снова вернули старшину к суровой действительности. Привычная сосредоточенность овладела им, однако какое-то робкое, но радостное чувство то и дело напоминало о себе. Балашов не сразу сообразил, откуда взялось это чувство. Но вспомнил таки: вчера же он встретился с Мироновым!
— Остапенко, — позвал Балашов. — Иди скажи дневальному, чтоб поднимал хлопцев. Я сейчас приду.
— Добре, — отозвался Остапенко и вылез из шалаша. В то самое время, когда Балашов сидел на лежанке, осторожно ощупывал плечо больной руки, послышался приглушенный расстоянием гул самолетов. Гул нарастал, приближаясь. По звуку старшина определил — немецкие. Будто надрывно и звонко стонала туго натянутая струна: зрумм-зрумм-зрумм.
Балашов, прихватив автомат, вылез из шалаша. Самолеты гудели над лагерем. В просвете между сосен старшина увидел их — летели они на небольшой высоте. Тенью промелькнуло одно звено, второе, третье. Наверно, с бомбежки возвращаются. Гул стал удаляться. Но все же надрывное позванивание струны опять усилилось. Самолеты снова приближались, теперь уже с запада. Видно, те же самые. Что они ищут? Вскоре стало ясно: гитлеровские летчики отыскивали партизанский лагерь. Партизаны присмирели, прекратилось всякое хождение, настороженно ждали.
Слева хлопнул выстрел. Балашов инстинктивно вздрогнул, повернулся. Проселочную дорогу пересекла чья-то тень. Над лесом вспыхнула красная ракета. Вот почему так уверенно кружились стервятники! Ждали сигнала!
Балашов, не раздумывая, кинулся туда, откуда стрелял ракетчик. Прямиком, через колючие заросли сосняка, сквозь орешник. Ветки больно хлестали его, а сухая паутина неприятно опутывала лицо. Враг не мог уйти далеко. И в самом деле, выбежав на лужайку, Балашов увидел его. Не чувствуя погони, тот быстрым шагом пересекал лужайку, намереваясь скрыться в кустах.
Балашов нажал гашетку автомата. Хлестнула короткая очередь. Ракетчик оглянулся — и старшина узнал Макаркина. В следующую же секунду Макаркин, как заяц, вильнул в сторону и в два прыжка очутился в кустах. В лагере ухнули первые взрывы. Лес наполнился оглушительным треском и ревом. Балашов, вовсе не думая, что Макаркин тоже может открыть стрельбу, мчался вперед. Но Макаркин не стрелял. Вернее всего он считал, что преследует его не один Балашов, а по крайней мере до десятка партизан.
На некоторое время Балашов потерял его из виду. Остановился возле просеки и стал зорко осматриваться. Нигде никакого движения. От обиды сжалось сердце: упустил. Но тут Макаркин сам выдал себя: выскочил на просеку метрах в трехстах от Балашова. Опасливо оглянувшись в обе стороны просеки, юркнул в лес.
А самолеты тем временем; построившись в круг, один за другим пикировали на лагерь. Стоял невероятный грохот.
Старшина пересек просеку и побежал наперерез Макаркину. Скоро между сосен замелькала его сутулая спина. Макаркин тоже заметил преследователя и, выстрелив из карабина, прибавил ходу. Нажимал и Балашов. Расстояние между ними сокращалось. Сутулая фигура перебежчика то мельтешила между сосен, то ныряла в подлесок.
— Стой, гад! — кричал Балашов. — Все равно не уйдешь!
Опять попалась давно не езженная лесная дорога. Она круто спускалась с бугра и врезалась в болото. Болотце было узенькое, поросшее ольховником и березкой. В том месте, где его пересекала дорога, был настлан кругляк. Миновав болотце, дорога взбиралась на бугор, вонзалась в кондовый сосновый бор и терялась там.
Макаркин, не оглядываясь, промчался по настилу кругляка. Старшина дал вдогонку длинную очередь, но промазал. Макаркин скрылся в лесу. Балашов тяжело протопал по гати, поднялся на бугор и опять увидел мелькающую между стволов фигуру. Подлеска здесь не было, и это облегчало преследование.
— Не уйдешь, — тяжело дыша, процедил сквозь зубы старшина. — Мы с тобой посчитаемся,
