Но Славка не слушал песню. Он махал рукой и улыбался.
Поезд растаял за поворотом. И только тогда Володя почувствовал, какого незаменимого друга не стало рядом. С тех пор, как Володя помнит себя, помнит он и Славку. Жизнь казалась просто немыслимой без него. И вдруг первая разлука. Кто может угадать, будет ли встреча?
Володя и Галя подошли к Славкиным родителям.
— Ну-с, молодой человек, — обратился к Балашову Иван Григорьевич, — а вы когда отправляетесь?
— Через три дня, дядя Ваня.
— Уехал наш Славик, дай бог ему счастья, — проговорила Марфа Никитична и снова заплакала.
— Будет, мать, будет, — сердито утешал ее Иван Григорьевич.
— Да ведь жалко, батюшка: дите-то родное, — вытирая слезы, ответила Марфа Никитична.
— Ты одна, что ли, с сыном рассталась? Армия, она, брат, своя, родная.
— Уезжать будешь, ты уж приходи попрощаться-то, Володенька, — попросила Марфа Никитична.
Старики потихоньку побрели домой. Галя вздохнула, глядя им вслед, и неожиданно заплакала.
— Ты чего? — обеспокоился Володя. — Ну, чего?
— Ничего, — прошептала она, наклоняя голову, — пройдет.
Весь день Володя и Галя не расставались. Без цели ходили по городу, заглянули в еще безлюдный горсад. Проводы напомнили о близкой разлуке. О чем бы ни говорили, а мысли неизменно возвращались к ней. Обещали писать письма, ждать, что бы ни случилось.
Медленно брели пустынными аллеями. Не заметили, как им преградили дорогу два парня: один чернявый, небольшого роста, с челкой на лбу, другой на голову выше, хмурый, с утиным носом. Галя испуганно прижалась к Володе. Он спросил:
— Что, ребята, надо?
— Балашов? — прищурился чернявый.
— Балашов.
— Дай спичку.
Володя дал коробок. Парни прикурили, вернули спички. Чернявый приподнял кепку:
— Мерси, Балашов. — И парни удалились.
— Странно, — сказала Галя. — Ты их знаешь?
— Первый раз вижу. Наверно, на нашем заводе работают.
Домой Володя возвращался заполночь. На сердце в клубок сплелись и радость, и грусть, и тревога. Скорее бы наступал день отъезда. Ожидание утомляло. Готов был уехать немедленно, хоть сейчас на вокзал. Жалко покидать родной город, но раз ждет солдатская служба, скорее бы это и свершалось. Он понимал, что будут и трудности, и лишения. Ну и что? Зато больше романтики!
Возвращался сейчас от Гали, целиком отдавшись этим думам. От угла дома оторвались две фигуры и направились к нему. Балашов заметил их уже недалеко от себя. Не встревожился: мало ли людей встречается в ночной час? Одни, как и он, возвращаются с провожания; другие спешат домой из гостей; третьи торопятся на завод: у них ночная смена.
Двое поравнялись с Володей, и он узнал их. Те самые, которые просили спички в городском саду. Чернявый и на этот раз заговорил первый:
— Балашов?
— Как будто.
— Закурить есть?
— Вроде бы осталось немного.
Вытащил портсигар, открыл и хотел уже вынуть папиросу, но чернявый ударил снизу по руке. Портсигар подскочил вверх и упал к ногам. Чернявый быстро нагнулся, чтобы поднять его. Володя, догадавшись, что они хотят сделать, пнул чернявого в бок. Тот упал. В это время сильный удар кулаком по скуле чуть не сбил Балашова с ног. От второго удара он сумел увернуться и, рассвирепев, налетел на обидчика. Они сцепились. А чернявый вскочил на ноги, пустился наутек. Второй налетчик никак не мог вырваться из цепких рук Балашова. Наконец, он рванулся что было силы, Володя отпустил его, но парень, не удержавшись на ногах, растянулся на дороге.
— Я тебе покажу, как бить по скуле! — прорычал Балашов. И когда парень вскочил на ноги, Володя сильно ударил его. Налетчик снопом рухнул на землю. Некоторое время лежал без движения. Потом зашевелился и стал подниматься.
— Запомнишь, гад, Балашова. А ну, марш!
Парень убежал. Володя вытер платком кровь с губ и подбородка, языком потрогал зуб — шатается. Ярость вновь овладела им. Пожалел, что отпустил налетчика: мало всыпал ему. Сжег почти все спички, освещая место схватки, пока не нашел портсигар. Дома мать всплеснула руками:
— Сынок, да кто это тебя так?
— Черт их знает! Налетели какие-то. Есть теплая вода?
Володя вымыл лицо, заглянул в зеркало, обтер ссадины одеколоном. Под правым глазом лиловел здоровенный синяк. Верхняя губа была рассечена и опухла.
Днем Володя занялся хозяйственными делами: починил крышу над сарайкой, переложил поленницу дров, заново сделал завалинку, чтоб матери перед зимой было меньше хлопот. Совсем забыл о ночном происшествии. Когда собирался к Гале, поглядел на свою физиономию в зеркало — и снова царапнула сердце злоба: «Вот гады как разделали. Ну, попадутся они мне еще!»
Галя, увидев его, испуганно прижала ладони к своим щекам:
— Мамочка родная! Сам на себя не похож!
Они сели на заветный камень. Володя рассказал о ночной схватке. Галя сидела притихшая, невеселая.
— Ты что сегодня такая? — забеспокоился Володя.
— Я же говорила, — произнесла она тихо. — Я же говорила, будто сердце мое чуяло: несчастье принесет твоя находка.
— Ерунда все это!
— Не ерунда, Володя. Ты слышал, твоего приятеля Шишкина хотели вчера арестовать, только он как-то ухитрился скрыться.
— Погоди, почему арестовать? — у Балашова от этой неожиданной вести даже мурашки побежали по спине. — За что?
— Люся мне только что рассказала. Марья Петровна, — помнишь, мы у нее были? — на другой день ходила куда надо. Стали искать и нашли в списках: Шишкин был в экспедиции. Он как раз и сопровождал Бориса Михайловича. Двое их сопровождало. Того, второго-то, успели арестовать. Он во всем и признался.
— Дела-а-а, — поскреб затылок Балашов. — Ну, а дальше?
— Они и убили Бориса Михайловича. Шишкин — это мне все Люся рассказала — будто бы не велел ничего брать из вещей Воронцова (ну, чтоб улик не было). А тот, второй-то, позарился на портсигар и прикарманил его. Шишкин как-то дознался, рассвирепел. Тому, второму-то, и пришлось спрятать портсигар подальше от глаз людских.
— Подумать только! — с сожалением покачал головой Балашов. — А мы этого прохвоста за шиворот вытащили из Сугомака. Пусть бы тонул!
Августовская синяя ночь окутала город. И такая тишина стояла кругом, что Володя и Галя
