– Убили Кирика? – спросил Ильдар.
Дамир провел обеими ладонями по щекам и, покачав головой, произнес:
– Неужели я так сильно недооценил эту... Анечка, неужели я так сильно недооценил тебя? На кого же ты, мымра, работаешь? На кого же... – Он вскинул голову и, хлопнув по плечу Вадима, приказал:
– Останови!
– Понял, босс, – ровно откликнулся тот, и «Мерседес» начал стремительно замедлять ход.
– Ты что, Дамир? – обеспокоенно спросил Ильдар. – В чем дело?
Дамир не ответил. Машина остановилась, и Дамир вышел из нее, наступив прямо в большую грязную лужу, которую натрусил недавний мелкий дождь. Хозяин «Аттилы» пошел по ней, не обращая внимания на то, что его ярко начищенные стильные туфли за триста долларов проваливаются в грязь, а края брюк жадно пьют холодную воду. Дамир перешел лужу и, взглянув на выросшую перед ним из темноты бетонную стену, присел на корточки и вскинул голову вверх, к небу. Ему редко приходилось смотреть в небо, чаще всего оно было зажато меж громадами домов или, в крайнем случае, торопливо мелькало в прозрачном люке в крыше одного из его, Дамира, автомобилей.
Дамир протянул руку и, взяв горсть влажной холодной земли, крепко сжал ее пальцами.
На него упала тень, и Ильдар удивленно спросил:
– Ты что делаешь, Дамир?
Тот бросил комок крепко сбитой в кулаке земли в бетонную стену и ответил:
– Да так, ничего особенного. Просто привыкаю к земле.
– Чтобы потом в ней не так страшно было? – фыркнул Ильдар, и его скептические слова потонули в бормотании еще большего скептика – осеннего ветра, нервно, урывками волокущего по земле уже привыкшие к ней мертвые бурые листья.
Аня открыла глаза. Перед ней словно раскачивался подвешенный на невидимых нитях белый потолок с тонкой изогнутой трещинкой у самого окна. Наплывала небольшая люстра с висящими на ней прозрачными пластинками на пластмассовых крышечках.
Хуже всего, что Аня не понимала, где она находится. А так как последние события в ее жизни к оптимизму не располагали, то ее бросило в жар и прямо-таки подкинуло вверх.
– Тише ты, шебутная, – раздался ворчливый старческий голос, и Аня, которую теперь уже перебросило из жара в холод, повернула голову на голос – повернула с таким лицом, словно рассчитывала увидеть если не Кощея Бессмертного, Змея Горыныча или Андроника Петросяна, так по крайней мере Бабу Ягу.
В какой-то мере ее ожидания оправдались. Потому что Аня в самом деле увидела перед собой существо женского пола и весьма почтенного возраста, с крючковатым носом и отвисшей нижней губой. Но в отличие от Бабы Яги, существа в известной степени мифологического, в реальности этой старушке отказать было нельзя. Особенно если учесть, что бабуля успевала не только вязать, но еще и жевать какую-то траву, поправлять очки в старомодной оправе, все время сползающие с носа под собственной тяжестью, а также шикать на здоровенного кота с наглой жирной мордой, который норовил закатить клубок, лежащий у ног хозяйки, куда-нибудь этак под кровать или под кресло.
К тому же полифункциональная – а-ля Гай Юлий Цезарь – бабушка смотрела какой-то чудовищный латиноамериканский сериал. Кстати, по очень даже приличному телевизору «LG». Впрочем, Аня предпочла бы, чтобы это был подслеповатый совковый «Витязь» или «Славутич», потому что в тот момент, когда она посмотрела на старуху, на большом полноцветном экране вырисовалась здоровенная сочная морда и гаркнула на всю комнату, аж стекла задребезжали: «Санта-Мария-Виктория-Розалинда, я отказываюсь признавать этого ребенка! Это ребенок Рикардо! Я так стррррадаю! Пойду расскажу тетушке Аугусте- Пиночете, как я стррррадаю!»
По всей видимости, старушка с вязанием была еще и глуховата, поэтому и врубила телевизор на полную громкость.
– Выспалась, Анечка? – спросила она. – А то пора бы уже, два дня без просыпу дрыхла.
– Где я?
– Али запамятовала, как мы тебя с Ильиничной с пятнадцатой квартиры сюда тащили?
– С какой пятнадцатой квартиры меня тащили? – спросила Аня.
– Да не тебя тащили с пятнадцатой квартиры, а Ильинична – с пятнадцатой квартиры. Живет она там, в пятнадцатой, поняла?
Аня еще плохо понимала, и потому Евдокия Ивановна пожевала губами и, пихнув ногой кота, идущего на штурм клубка, проговорила басом:
– Экая, прости мя, господи, непонятливая!
Аня поднялась и села на кровати. Тело сотрясала слабость. Аня опустила глаза и увидела, что ее левая нога от бедра и почти до колена забинтована.
Из ее собственной одежды на ней ничего не было. А надета только пахнущая нафталином старая застиранная ночная рубашка. В которой, должно быть, сама Евдокия Иванна провела свою первую брачную ночь. Этак при Наполеоне.
И тут Аня вспомнила все. И Катю, и Кирика с простреленной головой, и тех двух ублюдков. Нет, их было трое.
– Евдокия Иванна, – повернулась она к старухе, – а сегодня какое число?
Бабка сурово посмотрела на нее и, опять же пришлепнув нижней губой, ответила:
– Ну так что ж? Девятнадцатое.
– Так это все было... позавчера? – ужаснулась Аня.
– А то как же. Позавчерась и было.
«Эта женщина сумасшедшая!» – громыхнуло из телевизора. – Вчера она встретила моего любимого Кайо, мою любимую собачку, и рассказала ей, что донья Тересия передала Кристиану последнее «прости» от Аннины, которая так тоскует, так тоскует...»
Аня засмеялась: при этой фразе она вдруг вспомнила, как давно, еще в детстве, смотрела фильм «Иван Васильевич меняет профессию». Наталья Крачковская там еще произносила: «Александр Сергеич, передайте Зинаиде Михайловне, что Розалия Францевна говорила: Анна Иванна Капитолине Никифоровне дубленку предлагает!»
Бабка одобрительно посмотрела на смеющуюся Аню и сказала:
– Ожила! То-то. Одевайся. Вот тебе пока что халат. Твоя-то одежа... э-эх! Пойдем-ка обедать, милочка. Ты ж два дня толком ничего не ела.
Аня уже заканчивала обедать и пила чай с пирожками, которые еще утром испекла Евдокия Ивановна, как хлопнула входная дверь.
Чашка в Аниной руке дрогнула, и чай плеснулся через край.
– Так это Алешка пришел, – сказала бабка.
– А он к вам разве приходит? – неожиданно для себя самой спросила Аня.
Бабка строго посмотрела на нее, зачем-то постучала крючковатым пальцем по столу и сказала сурово:
– Приходит. Что ж ему не приходить? Внук всежки. Да он мне эту квартиру и купил. Да. Купил. Внук всежки. Он тебя и бинтовал, ногу-то твою. Сидел, трясся над тобой. Аж сам на лицо белый стал.
В этот момент в проеме кухонной двери появилась массивная фигура Алексея Каледина. Он нерешительно потоптался на самом входе, сгорбился, как будто боялся задеть головой косяк, и Евдокия Ивановна прикрикнула на него:
– Ну, что встал как пень? Проходи, садись. Гостья-то наша поднялась. Кормлю ее вот.
– Привет, – сказал Алексей, присаживаясь за стол и бросая на Аню короткий взгляд из-под длинных темных ресниц. За эти ресницы его еще в школе дразнили, потому что завидовали.
Он не побледнел, как говорила бабка. Не спал с лица, нет. Но тем не менее в нем что-то неуловимо изменилось. Что-то новое, не замеченное Аней в момент их последней с Алексеем встречи, тускло прорисовывалось в выражении его красивого, слишком красивого для мужчины, как считала Аня, лица, что-
