ящика, это не кража, ему их просто по ошибке выдали. А он вовремя появился там, где нужно, чтобы эта ошибка состоялась, так ведь, а, козлик? Тебе зачем детское питание понадобилось, а? Продать его хотел? Заработать на халяве, а?
Парень помотал головой.
– Я думал, в этом ящике тоже лекарства... – пробормотал он сквозь булькающее во рту детское питание, брызгая им во все стороны.
– А это и есть лекарство! – подтвердил Кавээн. – От жадности. Ты давай, давай – не отвлекайся, я до утра ждать не буду, пока ты это все осилишь... Жри, сволочь! Скажи спасибо, не сухое молоко тебе попалось... Или соски детские... Ты бы у меня, козленочек, год соску изо рта не вынимал, все мусолил бы...
«Хорек» всхлипнул и принялся за новый ряд банок. Я прикинула на глаз... Да ему всего-то предстояло осилить литров пятнадцать... С помощью Кавээна он с этим вполне справится...
Спас «хорька» от всего содержимого ящика Григорий Абрамович, который прикрикнул на Кавээна, чтобы тот прекратил это безобразие, потом нашел пару каких-то сержантов из полка ГО, невесть зачем ошивавшихся в управлении без дела, и приказал им сопровождать «хорька» вместе с остатками того, что он не доел, обратно в больницу.
Парень даже не обрадовался этому известию, он не мог уже ни радоваться, ни огорчаться, у него наступил период, когда его организм готовился физиологически ответить на атаку с применением детского спецпитания. И парню было уже не до эмоций, он, судя по его мечущемуся взгляду, мечтал об укромном месте где-нибудь во дворе управления. Но злорадствующий Кавээн еще задержал его в дверях и приказал сдать питание главной медсестре больницы под расписку, а расписку принести ему – не позже, чем через час. И чтобы никаких, мол, иллюзий по поводу ощущения свободы и «послать всех подальше» – личность «хорька» была установлена, Кавээн знал его адрес...
– Развлекаемся? – хмуро сказал Грэг. – Твое обращение к террористу уже три раза передавали, а вы тут дешевый цирк устраиваете! Ты, Александр Васильевич, застоялся, что ли? Энергию девать некуда?
Не знаю, как отреагировал на эти слова Кавээн, потому что стояла опустив голову и краснела. Что это я, в самом деле, о главном и не думаю вовсе! Я промучилась полдня перед камерой, пытаясь найти нужную интонацию для обращения к террористу, и даже не посмотрела, как она вышла в первый раз в эфир... Было немного стыдно...
Григорий Абрамович включил телевизор. Шли местные новости, и моя очередь должна была наступить, как мне обещал режиссер, где-то в середине программы, после политики и объявления курса доллара...
Каково же было мое удивление и возмущение, когда я увидела на экране диктора, беседующего... с майором Нестеровым. Я сразу поняла, откуда у Григория Абрамовича раздражение, с которым он появился в управлении, – вовсе не самодеятельная борьба Кавээна за установление справедливости была ему причиной! Нам опять перебежали дорогу. Быстро работают, подлецы! У меня появилось подозрение, что Нестеров просто следил за мной после того, как я отправилась от него на телевидение...
На экране Нестеров был просто олицетворением деловитости и готовности приложить все силы для того, чтобы найти человека, который стал причиной паники в городе. Он говорил в основном общие фразы, которые принято говорить в подобных ситуациях, но вид у него был очень уверенный, и он вполне мог создать впечатление у зрителей, что ФСБ работает очень плодотворно.
«Странно, – подумала я, – Грэг сказал, что передавали именно мое обращение... Как же они состыкуют выступление Нестерова и мое?»
Диктор попрощался с Нестеровым и скороговоркой объявил, что к человеку, угрожающему профессору мединститута Каткову, обращается капитан МЧС, психолог Ольга Николаева. Не знаю, обратил ли кто из телезрителей внимание на то, что я не имею никакого отношения к ФСБ. Мне вся эта интрига жутко не понравилась...
А уж та я, которая появилась на экране, вообще произвела на меня странное впечатление. Я часто, конечно, смотрюсь в зеркало, но... Но на экране – это совсем другое. Я смотрела и не узнавала саму себя – откуда у меня появились эти мрачные складки под глазами, этот слегка прищуренный взгляд, эта странная манера слегка растягивать слова? У меня был такой вид, словно я страдала легким психическим расстройством...
Я пыталась вспомнить, что я думала, как чувствовала себя, сидя перед камерой. Думала, конечно, о человеке, которому мы так и не придумали никакого имени... А вот чувствовала... Ей-богу, чувствовала я себя как-то странно... Как-то излишне оживленно, причем никак не могла сейчас объяснить это оживление... Словно я не капитаном МЧС Николаевой была в тот момент, а кем-то другим... Я как будто со стороны на себя смотрела и всю ситуацию видела как бы со стороны... преступника.
Неожиданно в голову мне пришло объяснение, которое сразу поставило все на свои места. Ну, конечно, я все это время думала о том, как террорист будет меня слушать, что будет в этот момент испытывать...
Я представила, что выражение моего лица увидела вся Тарасовская область, и ужаснулась... Нет, результат такого вот психомоделирования ни в коем случае никому нельзя показывать, это для внутреннего пользования... Мною же тарасовских малышей пугать будут!
Я так увлеклась разглядыванием самой себя, что не сразу услышала свой голос... Вот черт, а я ведь совсем не помню первую фразу, с которой я начала тогда, в студии, говорить...
– ...Ты хочешь избавиться от страха... О! Я тебя понимаю! Я тоже хочу этого – избавиться от моего страха... Но мне и в голову не придет кого-то ради этого убивать! Ты все равно не сможешь взорвать этот страх так, чтобы он разлетелся на атомы. И даже еще мельче – на элементарные частицы – и рассеялся в пространстве... Тебе не удастся превратить свой страх в фотон или нейтрино...
Игорь быстро спросил у меня:
– Почему именно нейтрино и фотон? Ты знаешь, что между ними общего?
Я покачала головой.
– Понятия не имею... Никогда физикой не интересовалась...
– ...Не удастся лишить его массы, – продолжала я вещать с экрана, начав почему-то слегка дергать левым веком. – Не так он недолговечен, чтобы сравнивать его с гипероном. Твой страх постоянен, он реален и болезнен, как кирпич, падающий на голову, это не кварк, в существовании которого сомневался еще Джеймс Джойс...
– Ты это с кем говоришь-то? – спросил Игорек шепотом. – У меня такое впечатление, что ты его знаешь...
И пожала плечами и ответила:
– Не знаю...
На Игорька все больше производило впечатление то, что он слышит... Признаться – и на меня тоже... Я просто не узнавала ни себя, ни странных слов, которые я произносила...
– Тихо вы! – прикрикнул на нас Григорий Абрамович. – Слушайте, обсуждать потом будем...
– Не знаю, как ты, а я полностью признаю принцип каузальности... Ты же, наверное, считаешь себя ничем не детерминированным... Ты думаешь, что ты волен в своих поступках, в своих желаниях? Но ведь твои желания формирует твой страх... Это он рисует где-то вдали твоих врагов, твои мишени... Но разве страх можно отослать по почте?.. Страх можно только раздавить в самом себе. Твой страх руководит твоими действиями и поступками, когда ты упаковываешь новую бомбу, чтобы отослать ее новой, ничего не подозревающей и ни в чем не виноватой жертве. Они – твои высоколобые враги – часто неразумны, как малые дети, несмотря на весь свой интеллект. Но стоит ли убивать детей только за то, что они дети... Не сами ли мы с тобой виноваты во всем, в чем ты обвиняешь их? Мы, те, кто все понимает?.. Только мы можем просчитать каждый свой шаг, чтобы смеяться над беспомощностью других в попытках понять нашу логику. Наша логика парадоксальна, ответим мы с тобой, и они останутся далеко за границами области определения... Я не призываю тебя отказаться от того, что ты задумал... Но... Зачем торопиться. Я призываю тебя подумать – поможет ли это тебе избавиться от твоего страха? Даже если ты уничтожишь еще нескольких человек из тех, кого ты ненавидишь, – поможет ли это тебе? Даже если ты убьешь очень многих из них... Ты не избавишься от душного, давящего грудь страха, ты не решишь своих проблем... Я могу тебе помочь... Мне нужно только поговорить с тобой, больше я ничего от тебя не хочу... Не торопись и поговори со мной...
