Она его ненавидела.
— Всегда?
— Всегда. Все годы.
…Дрожит огонек свечки, какая-то ткань колышется, темно… Голос матери издалека: «Люли, люли, баю, бай… Поскорее засыпай… Серый пес, белый кот… Заяц скоро увезет… На луну нас увезет…» Всхлипывания. Пауза, он приоткрывает глаза, песня длится: «Из-за гор, из-за болот… Твой отец… к тебе придет… Из-за гор, из-за болот… К нам, сынок, отец придет»…
— …А с каких лет ты себя помнишь, Станко?
«Серый пес, белый кот»…
— С пятнадцати лет! — он вскинул голову и глянул на браконьера в упор, насмешливо. Не лезь, мол, куда не следует.
…Однажды мать услышала во дворе цокот копыт… Вздрогнула, будто ждала кого-то… Выскочила, в чем была… Он остался один в своей кроватке и так испугался, что промочил и рубашку, и простынку, и тюфячок… Оказалось, кто-то ошибся двором…
— …Что ты мрачный такой?
Станко смотрел на луну, а луна клонилась к горизонту. Добрые духи, как он одинок. Матери нет уже полгода. Даже больше…
— Станко, — Илияш подался вперед, — а князь-то знает, что у него есть сын?
Станко вперил в него удивленный взгляд. Подумал, шевеля губами. Потом признался, будто через силу:
— Не… не думаю.
Откуда князю знать. Откуда ему знать-то?!
— Она была гордая, — пробормотал чуть слышно.
Илияш шумно вздохнул.
— Интересно, — пробормотал Станко, будто про себя, — а у князя есть… еще дети?
Илияш дунул в угли — ответом ему была красная вспышка.
— Не знаю… Может быть, где-то… Рядом с ним никогда не было никаких детей.
Луна спряталась.
— Может быть, ты единственный, — закончил Илияш чуть слышно.
Несколько минут было тихо. Потом прошелестел выдвигаемый из ножен меч:
— Прекрасно! — сказал Станко, и в полутьме Илияш не видел его кровожадной усмешки. — Если я единственный сын этого подонка, если только я смогу положить конец его смрадному существованию… Тем лучше! Я иду, и пусть Лиго плачет!
Легко, как пружина, Станко вскочил и нырнул в темноту. Вскоре оттуда послышался свист рассекаемого мечом воздуха.
— Влезли мы, парень, в довольно гадкие места, — пробормотал Илияш, с ненавистью разглядывая свою карту.
Путники стояли под черным, сожженным молнией дубом — обугленным, неподвижным, как изваяние. С утра было холодно и сыро; Илияш за полдня успел трижды сбиться с дороги.
— Что ж ты, — процедил Станко сквозь зубы. — А хвалился, проводник…
Тот пожал плечами:
— От похвальбы язык не отвалится… А места эти знаю плохо, потому что никогда такой дорогой в замок не ходил. Ты думаешь, у князя сыновей пруд пруди, и каждый день к замку шастают?
Станко фыркнул, хотел ответить — и замер с открытым ртом.
Совсем недалеко, да вон, пожалуй, за теми кустами, кто-то тонко вскрикнул. Вскрикнул коротко, будто от боли — «Ай!» Станко схватил Илияша за локоть, и тут же до путников донесся пронзительный, отчаянный крик:
— А-а-а! Помогите!
Кричал ребенок. Мальчик или девочка не более десяти лет от роду. Голос срывался, захлебывался, звал опять:
— На помощь! На помощь!
Добрые духи!
Илияш перехватил Станко на бегу, ловко подставил ногу, повалил в траву:
— Куда?! Ловушка, дурак!
— Сам дурак! Там человек! — орал Станко, отталкивая проводника руками и ногами. — Ты слышишь?! Там ребенок!
— Какой ребенок?! — Илияш схватил его за шиворот, сдавил шею, как тисками, ткнул лицом в землю. — Ты ребенок, ты! Ты глупый ребенок, оста…
— Помоги…
Станко слышал такой крик раньше. Пронзительный, захлебывающийся, полный ужаса крик. Ему было лет четырнадцать, летом, в ужасную жару, взбесилась деревенская собака. Дочке школьного учителя было лет семь, бешеному псу и девочке суждено было встретиться на пустынной улице. На шум выбежали люди; девочка заходилась криком, но помочь ей было уже нельзя. Собаку зарубил топором бывший наемник Чаба, учитель чуть повредился в уме, и осенью школа не открылась, как обычно, каникулы, на радость детворе, тянулись до самой зимы…
— Помоги-ите!!
Вывернувшись, как змея, из рук удерживающего его Илияша, Станко выхватил меч и поспешил на помощь. Он летел, едва касаясь земли, меч бледно полыхал на горе всем злодеям мира, и в широкой мускулистой груди желание спасать переплелось с восторгом от собственной смелости.
Браконьер, кажется, бежал следом. Один раз его пальцы ухватили Станко за ворот — и соскользнули, не удержав. Кусты раздались, не вынеся напора; в стороны полетели обломанные ветки и сорванные листья. Размахивая мечом, Станко вылетел на песчаный склон, и на языке его готовы были слова грозный оклик, вызов, властный приказ.
Но приказывать было некому; перед ним лежала круглая воронкообразная выемка, крутые песчаные склоны ее были пусты, и напрасно Станко вертел головой, высматривая окровавленного ребенка и мучивших его мерзавцев.
Удивленный, но нисколько не утративший боевого запала, Станко поднял меч.
Сухо зашелестел песок. Дунул ветер и ощутимо толкнул Станко в спину. Через кусты проламывался Илияш:
— Назад! Наза…
Ветер обернулся ураганом. Земля под ногами Станко пришла в движение, песчаный склон стал зыбким, как вода, и пластами стал стекать вниз, вниз, к центру воронки, на дно ее…
У Станко расширились зрачки. На дне воронки обнаружилась круглая черная дыра, она была центром урагана, к ней тянулись, истязаемые ветром, ветви кустов и окрестных деревьев, и к ней же с неумолимой силой влекло Станко, защитника детей.
— Помоги!.. — тонко донеслось прямо из дыры, крик превратился в издевательское бульканье, и Станко, не веря своим глазам, разглядел обрамляющие дыру черные губы — тонкие, морщинистые, будто песьи.
Он забарахтался — совсем как букашка, угодившая в гости к муравьиному льву. Как букашка, он был слаб и беспомощен; как букашка, он что было силы стремился вверх — и сползал вниз, влекомый, всасываемый, втягиваемый. Добрые духи, к чему тут меч?!
— «Зажора»! Это «зажора»! — надрывался где-то наверху забытый Илияш.
Пасть, кажется, ухмыльнулась. В утробу ее ветром вносило сорванные листья, комариные стаи, зазевавшихся пташек… Станко был желанным угощением, изысканным блюдом на этом скудном столе, ему
