Илияш щелкнул пальцами — слуги убрали со стола, теперь на парчовой скатерти лежали только меч Станко да нечто на подносе, накрытое вышитой салфеткой.
— Тебе лучше?
Станко снова кивнул.
— А почему ты на меня не смотришь?
Станко сжался.
— Струсил? Признайся, струсил?
Станко вздрогнул. Медленно поднял голову:
— Нет.
На него, усмехаясь и сузив в щелочку голубые глаза, смотрел Илияш. У Станко немного отлегло от сердца.
— Хорошо… Смотри на меня, парень, смотри внимательно, — пурпурный плащ, сброшенный небрежным движением плеча, упал на высокую спинку кресла. Илияш, облаченный теперь в белую батистовую рубашку и бархатные штаны, взял с полки два тяжелых подсвечника с горящими в них свечами, поставил на стол справа и слева от своего лица. Уселся в кресло, взял в руки меч. Станко напрягся.
— Это очень хорошее оружие, — проронил Илияш, разглядывая клинок. — Столько приключений — и ни следа ржавчины, и по-прежнему острый, как бритва…
Он сдернул салфетку со своего подноса — там оказался бритвенный прибор. Серебряный тазик для бритья, чашка с кисточкой для взбивания пены, полотенце, металлическое зеркальце…
— Я попрошу у тебя разрешения воспользоваться твоим мечом, — сказал Илияш с усмешкой.
И, поколотив кисточкой в чашке с мыльным раствором, он взялся за свою бороду.
Брился медленно и осторожно, как человек, которого чаще бреют другие; клинок покрылся пеной, борода клочьями ложилась на поднос, и, освещенное двумя свечами, из лица Илияша проступало другое лицо.
Ничего простонародного не было в этом хищном, волевом лице со впалыми щеками и выдающимся подбородком. Это было лицо с портрета, лицо с потертой монеты, лицо владетельного князя Лиго.
Пауза затянулась. Князь осторожно промокнул лицо полотенцем; щелчок пальцев — и слуга убрал поднос. Две свечи так и остались на столе.
— Ну вот, Станко, — сказал князь негромко, — теперь нам надо поговорить… Ты ведь не откажешься поговорить со мной?
Станко тупо молчал. Князь вытащил откуда-то замшевый мешочек, вытряхнул на скатерть двадцать золотых кругляшков:
— Твои деньги… Думаю, что должен их вернуть.
Молчание.
— Прежде всего… Прежде всего я безоговорочно признаю за тобой право убить меня. Хотя бы попытаться. Ты проделал такой долгий путь, вынес столько испытаний, ты заслужил свой шанс в поединке… Согласен?
Станко смотрел в парчовую скатерть.
— А почему ты не отвечаешь? — вдруг возмутился князь. — Снова струсил? Или это была пустая хвальба — «вот одолею стражу, вот встречусь с князем»… Встретился, и что? Молчишь? Глаза поднять боишься?
— Не боюсь, — хрипло сказал Станко и с трудом разогнул сгорбленную спину. Некоторое время они с князем неотрывно смотрели друг на друга.
— Уже лучше, — князь, наконец, усмехнулся. — Уже лучше. Ты сегодня молчаливый — я буду говорить. Я расскажу тебе… Нет, потом мы, конечно, скрестим наши мечи, но перед этим я попрошу у тебя немного внимания… Ладно?
Станко кивнул.
Илияш… нет, князь поднялся. Неспешно двинулся по комнате, трогая руками книги, оружие, военные трофеи… Обернулся к Станко:
— Я, как ты уже заметил, люблю жизнь. Всю, во всех видах и проявлениях. Я обладаю властью, я обладаю силой, я полностью свободен… Даже более свободен, чем следовало бы… И я одинок, конечно, потому что полная свобода и полное одиночество — это одно и то же.
Станко слушал, не мигая. Князь возобновил свое путешествие по комнате:
— Я прожил… ну, не будем говорить сколько, но, конечно, намного больше лет, чем ты. Я видел столько, что хватило бы на двадцать полных жизней. С юности я повадился странствовать, как под своим именем, так и под множеством чужих имен… Я забирался немыслимо далеко от родного замка, я бродил в чужих землях, служил актером в бродячей труппе, полгода плавал матросом на пиратском корабле, я был главным судьей в большом городе, название которого ничего тебе не скажет… Я грузил какие-то мешки, дрался на большой дороге с какими-то проходимцами… Вот где я не был ни разу — так это в родимых беззаконных землях, и не хочу больше, Станко, и не упрашивай меня…
Он усмехнулся:
— Да, никто меня не втягивал в такие опасные авантюры, никто и никогда… Ну да ладно. Итак, я был молод, облечен властью, богат, пожалуй, даже красив… И тысячи женщин, Станко…
Он остановился. Сжал зубы, так что желваки заходили на бритых щеках:
— Тысячи женщин искали моего благоволения. А я… Я умел в простушке увидеть королеву, это им льстило, они становились моими рабынями, навек, без остатка… А гордые и знатные красавицы боялись меня — я умел вызывать их страх… Этот страх притягивал, лишал их воли, и, угодив в мои объятья, они дрожали от ужаса и задыхались от счастья. А я…
Он перевел дыхание, провел рукой по расшитому золотом гобелену:
— Может, и правда то, что ты там про меня говорил, Станко… Я спешил осчастливить всех женщин этой земли, я же видел, как они расцветают под моими ласками, такой я был… добрый. Я не разбирал особенно — знатная замужняя дама или шестнадцатилетняя птичница, мещаночка или хуторянка… Но…
Он изменился в лице. Медленно подошел к Станко вплотную. Оперся руками о стол, и глаза его оказались на уровне глаз парня:
— Я клянусь тебе, Станко, и это очень важно… Никогда, никогда я никого не брал силой. Это унизило бы меня… Никогда, никогда я не умыкал никого из отчего дома — это обязало бы меня, а я не брал на себя обязательств… Никогда я не насиловал, Станко, ты мне веришь?
Издалека, со стены, донеслось протяжное: «На по-ост…» Это перекликалась стража.
Станко сказал прямо в склонившиеся над ним глаза:
— Верю, — и это была святая правда. — Верю.
Илияш, он же князь, вздохнул и отошел в темный угол.
— Значит, — сказал Станко, и голос его стал вдруг очень тонким, — значит, я вам… не сын?
Князь обернулся, и Станко увидел, какое у него усталое и печальное лицо:
— Станко… Я мог бы сказать — «да», я мог бы сказать — «нет»… Но я скажу тебе правду. Я не знаю, мальчик. Может быть, тот негодяй действительно обманул твою мать, но мне думается… Ты готов услышать то, что я скажу?
— Да, — тихо отозвался Станко.
— Мне думается, что твоя мать… придумала легенду для тебя. У нее были на то свои причины. Может быть, она и сама в нее поверила… Даже наверняка, ведь когда человеку очень хочется верить, он способен уверовать во что угодно… Может быть, я любил когда-то твою мать, Станко, но я… не помню ее. Может быть, она любила меня… Но потом возненавидела, и ненависть ее справедлива. Но, Станко, если бы я знал, что у меня растет сын… — он вцепился двумя руками в резную спинку кресла, — если бы я только знал, Станко… Я ведь думал, что бездетен, — и костяшки его стиснутых пальцев побелели.
Станко протяжно вздохнул; овладев собой, князь тихо закончил:
— Все могло быть по-другому. Ни одна живая душа не смела бы обидеть тебя или мать… Твое детство было бы совсем другим, и другой была бы моя жизнь… И, конечно, ты не захотел бы убивать меня.
Станко потупился.
— Нет, ничего… — князь усмехнулся. — Ты прав, в конце концов… в этом своем желании. Ты прав. Но я рассказываю дальше… Прошло время, и я вдруг понял, что бесконечно устал… Что мне надоели кокетки и
