— В присутствии мужа? — не успокаивался я. — Разве ему не больно?
Ле остановила авто и четко ответила:
— Нет, ему не больно. Он понимает: помимо работы и семьи, у нормального человека должны быть привязанности, увлечения… Иначе человек погибнет! Как теперь погибаю я… — Голос Ле задрожал. — Понимаете? Я к вам потянулась, я вас открыла для себя!.. А вы… — Ле с откровенной нежностью ждала ответа.
Что-то во мне перевернулось. Я не мог смотреть на прекрасную женщину, не мог ее слушать!.. Я сам себя выкинул из кабины и лишь успел пробормотать:
— Ради Бога, простите!.. Простите!
Я зашагал по улицам, стараясь выбросить из памяти неприятный разговор с кинозвездой, и вдруг явственно различил знакомый мужской голос. Я не мог не узнать — это говорил Вильям!
— Пора возвращаться! Неужели не чувствуешь сам?
— Я должен остаться! — отвечаю, задрав голову. — Помогу взглянуть на самих себя!
— Они в этом не нуждаются.
— Неправда! Им нужна помощь!
— Ты другой, на другом уровне… А их время еще не пришло…
Голос Вильяма пропал, и как я ни навострял слух, больше ничего не услышал…
С надеждой поглядывая на пасмурное небо и отгоняя назойливые мысли о слишком красивой кинозвезде, погулял по темным глухим улицам и в конце концов вернулся в свою обитель…
Новое утро удивило сюрпризом. Ри в кабинет Карла меня не пустила; она была празднично одета и чему-то улыбалась.
— Хочу вас обрадовать, — сказала Ри. — Господин карл объявил сегодня выходной день. Персонально для меня и для вас.
— Жаль, — вздохнул я.
— Разве вы не устали? После вчерашнего полета?
— Устал. Ото всего устал.
— Зачем так мрачно. День сегодня хороший, солнечный… Знаете, что? Давайте отдыхать вместе.
— Боюсь, не получится. Я мрачный, подозрительный.
— Неправда. Не наговаривайте на себя. Ну что, договорились?
— Можно попробовать… Куда пойдем?
— Если не возражаете, в парк.
Ри подхватила меня под руку и мы, отбив каблуками дробь на каменной мостовой, вошли под унылые, замерзшие кроны деревьев. Утреннее солнце, хотя и яркое, не могло их отогреть. Редкие пожухлые листья кое-где сиротливо висели на ветках, напоминая о радостных летних днях, теплых ночах и зеленом ласковом шуме.
Впереди замаячили агенты Карла — я сказал об этом Ри, и она удивилась:
— За нами следят?
— За мной, — уточнил я. — Так что подумайте, с кем вышли на прогулку. Господин Карл обещал слежку снять, но, как видите, не решился. Это значит, что человек я опасный.
— Ой, ой, — шутливо ответила Ри. — А я не боюсь.
Да, мрачно в парке, хмуро, солнце совсем не радует. Но пойти больше некуда.
— Скажите, как вас по-настоящему зовут? — спросила Ри.
— Не помню, — чистосердечно ответил я. — Пробую вспомнить, пока не получается.
— Действительно, человек вы опасный, — озорно глянула на меня Ри.
— А вас как зовут? Маргарита?
— Нет. Говорить не имею права.
— Значит, мне не доверяете.
— Если и скажу, называть тем именем нельзя.
— Почему?
— Запретил… господин Карл.
— А если я… иногда… когда никто не слышит…
— Никогда. Обещайте.
— Обещаю.
— Мэри.
— Спасибо. Вы действительно мне доверяете.
Карловские агенты подошли совсем близко, того и гляди на ногу наступят. Девушка сказала:
— Давайте сделаем доброе дело. Навестим Па!
— Я бы рад, но не найду…
— Идемте. Я знаю эту больницу.
Прибавили шагу. И сразу наткнулись на булочную. Купили для больного несколько пышек и двинулись дальше. Я подробно рассказал о Па, о том, как мы вместе терпели лихо в тюрьме и на рудниках, о том, как Па засыпало.
— Бедный Па, — вздохнула Мэри.
А вот и больница — приземистое одноэтажное здание с облупившейся штукатуркой. Окна-бойницы смотрели мрачно, отчужденно. Железная дверь — на замке. Лишь после настойчивого стука где-то в глубине зашаркали и недовольный мужской голос спросил:
— Кто?
Мери отстранила меня и строго сказала:
— Мы от господина Карла, откройте.
Небритый щупленький человек в желто-грязной накидке, которая когда-то называлась халатом, впустил нас в коридор.
— Нам нужен больной по имени Па, — объяснила Мэри.
— Никаких Па не знаю, — прозвучал сердитый ответ. — Вы что-то путаете.
— Его положили несколько дней назад, — подключился я. — По личному распоряжению господина Карла.
— Ищите, — зябко поежился человечек и ускользнул в темноту коридора.
Я потянул на себя ручку боковой двери.
Вошли. Небольшая комната тесно уставлена койками. Больные лежат тихо, под серыми одеялами. Кое-где лихорадочно блестят глаза.
— Я здесь, здесь! — обрадованно отозвался Па, увидев нас. Он лежал в углу, и к нему пришлось пробираться по узкому проходу между коек.
— присаживайтесь на постель, — слабо улыбнулся он. Всклокоченные, слипшиеся волосы разметались по лоснящейся подушке. На небритых скулах темнели то ли ушибы, то ли не смытая пыль рудников.
Я присел. Мэри отказалась.
— Ну, как ты тут? — спросил я.
— Как видишь…
Я разложил перед ним румяные пышки. Па сглотнул слюну и вытер уголком одеяла навернувшиеся слезы.
— Вовек не забуду.
— Поправляйся. Едой постараюсь обеспечить.
— Не знаю, как благодарить… — задохнулся Па.
Покидали мы больницу с тяжелым сердцем. Мэри, как только выбрались на улицу, с болью произнесла:
— До простых людей никому нет дела…
Впереди, шагах в десяти, нас ожидали сопровождающие.
— Даже поговорить не дадут, — усмехнулся я.
— Знаете что, — сказала Мэри. — Идемте ко мне. Нам никто не помешает. Заодно пообедаем.
— Далеко ли?
— Рядом с вашим домом.
