– Ишь ты, знаток выискался!..
И еще прозвучали две-три невнятные реплики (чьи-то аргументы и контраргументы), вскоре и они растворились в шелесте кладбищенских трав.
Итак, проходит четыре с чем-то года, и помирает другой, и не просто так помирает, а как бы бросая вызов жизни и смерти, и открывая дорогу прежним сомнениям и страху, и словно бы перечеркивая славную кончину кассира, дедушки Костакела. Думаешь, зря село места себе не находит три дня и даже на четвертый, не зная, что ему говорить и что думать о Георге Кручану, потому что умер здоровый мужчина, вошедший в самую что ни на есть пору расцвета, и после него остались жена – ни дать ни взять скифская баба на горе Роксоланы – и трое детей, старшая – невеста на выданье; дом почти новый и вокруг полгектара плодоносящего виноградника, родни половина села, и все ж таки уважали его по заслугам, и кушать было чего, и пить было чего, а он взял да помер…
Нет, не знает покоя село. И чем больше головы горячились, тем непонятнее становилось… Словно бы этот Кручану напоследок загадал загадку селу с видом глупого и пьяного человека на дороге, рассуждающего вслух с самим собой:
– Хм, чего они все боятся смерти!.. Мне хоть бы хны…
Вдобавок к тому, если послушать Никанора Бостана, соседа покойного, то уж совсем голова пойдет кругом, потому как тот всякий раз начинал сызнова, чуть ли не с Адама и Евы:
– Ей-богу, просто не верится… Могу побожиться! Лопни мои глаза, ежели «только что», как говорится, я не видел покойного живым и здоровым… Стоп, когда ж это было? Вчера или позавчера? Тьфу ты, как бежит время!.. Видел его, ну вот как тебя сейчас вижу!.. Кручану спускался в овраг, конечно, шел из буфета и даже курил; я еще удивился, с каких это пор он курит, и самому захотелось затянуться… Но подумалось мне, подожду-ка, покуда подойдет и угостит меня папироской, я как раз копал ямы под саженцы: весной думаю высадить полета или чуток побольше виноградных кустов, так вот копаю, копаю и жду… А он, веришь ли, все не идет, оглядываюсь, а он как сквозь землю!.. Эх, думаю, повернул, наверно, обратно. Так уж и быть, сам в буфет сбегаю! Ну и что вам сказать? Только поравнялся с оврагом, глядь, а внизу, на повороте к буфету – это самое… вот он, люди добрые, как говорится, мертвей мертвого!
«Хм… интересно, почему это Бостан так волнуется, словно бы для покойного Кручану копал свою яму!»
Слушатели охали-ахали, их, видимо, живо интересовали Бостановы россказни, хотя все подробности были им досконально известны еще с позавчерашнего дня – село как село, все люди как на ладони, и дело осеннее: тут идет сбор винограда, там кукурузу убирают на силос, а еще рядом чистят после комбайна свеклу… Но уж таков человек! Вечно у него язык чешется, невмоготу работу свою молча работать:
– Послушай, бадя[1] и кум Никанор, так как же это все было с Кручану? Значит, подходите вы к нему, а он уже совсем мертвый… Ну, а что было до этого… Ведь до того как он помер, ох и любил пошуметь этот Кручану, уж не мне вам, его соседу, про это рассказывать!..
Услышав вопрос, Бостан начинал вспоминать все сначала, а именно, что же это за день был позавчера, о котором шла речь… Ах да, рано поутру мимо его дома проходила жена покойного, и он спросил у нее, каких сортов виноград растет у них в глубине сада, и что не худо бы посмотреть ему, как он родит, а заодно выбрать и отметить кусты, чтобы весной с них нарезать черенки…
– Уж лучше сам поговори с мужем Георге, он сидит дома…
Но он, Никанор, не сумел тогда к соседу зайти, потому как ямы копал, а вспомнил о разговоре с Ириной Кручану лишь теперь, когда покурить захотелось, вот и поджидал он покойного, чтобы расспросить его поподробнее обо всем; ну и, понятное дело, когда увидел Кручану на дне оврага оцепенелым и скорченным, то у него пропала охота и курить, и рыть эти ямы…
Итак, слушая Бостана, работали люди, незаметно для себя кончали гору свеклы или ряд кустов винограда и всем миром переходили к новой горе или к новому ряду, а тут какой-нибудь умник из нынешних, больно ученых и малость бессовестных, случалось, вытаскивал графин вина из кошелки и без зазрения совести говорил в лицо Никанору:
– Ну, все теперь ясно, дальше некуда!.. Пусть здравствуют, бадя Никанор, ваши ямки до светлой весны! – » Черт малохольный, и в ус себе не дует, отхлебнет из графина добрый глоток – и все. Бадя же Никанор, разогнавшийся на большой разговор и не в силах сразу остановиться, продолжал по инерции обиженным тоном:
– Ну что вам еще сказать? Пока я к нему подошел, он уже мертвый лежал…
И люди, оставляя работу, молчали, и сам Никанор Бостан тоже молчал, потому что о чем еще было рассказывать?! Уж не о том ли, как покойный лежал на боку и папироса его дымила, а в углу рта выступила красная пена – отчего становилось не по себе, будь ты хоть какой твердый внутри! Тем более, что обычно как это делается: человек – он и помирает по-человечески, среди слез и подушек, среди шепота и молений, со словами «прошу простить меня», – то есть с мыслью, что когда-нибудь и для тебя настанет черед, потому что ты – не звезда на небеси, которая вечно сияет, одним словом, чтобы помереть, немногое нужно – примириться с самим собой, и конец.
2
– Нет, я к тому говорю, что плюет теперь человек на заботы! – рассуждал бадя Бостан на другой день в доме свояченицы. – Много умников развелось со средним образованием!.. – И, быстро обернувшись к племяннику: – Прости, Тудор дорогой, не о тебе говорю, ты человек достойный и рассудительный, повидал всякой всячины, и, может, там, на твоей лодке подводной, сама смерть не раз и не два стояла у тебя за спиной! Говорю про наших хиппи колхозных, про тех, что убирают свеклу… Я вот людям рассказывал, как помер сосед наш Кручану, а один молокосос встрял: «Будьте здоровы, бадя Никанор, а также и ваши ямки под саженцы, – и, заедая килькой вино, сказал: – ура гастроному…» И что это значит, убей меня, не пойму…
– Может, он имел в виду Птоломея, древнего урартийца и великого астронома, который учил, что Земля имеет форму тарелки? – поправил Бостана племянник.
– Что у меня общего с Птоломеем?! – возмутился Бостан. – И что ему дались мои ямки… Тоже мне умники на наши головы навязались! Потешаются и над мертвыми и над живыми!..
Разговор этот происходил в воскресенье на сговоре Тудора, племянника Никанора Бостана, с родичами невесты. А сам Никанор за этим столом вдовой свояченицы представлял главу дома. Однако к жениху он обращался v заметным почтением, ибо тот, по существу, и был главой семейства – самостоятельный человек, горожанин и то только среднее образование имел, уже и в армии отслужил, как уже говорилось, на подводной лодке матросом, а теперь на своих плечах держал весь дом и мамалу, будучи шофером первого
