Перемещенное лицо. Триада

Здрасьте. У них традиция – по четверо нападать? Даже лестно. Хотя не очень.

– Парни, – примирительно начал Дан, отступая к стене. Город стен. Сплошные дувалы какие-то. Но парни были настроены категорически. Для начала Дан получил в челюсть. И, честно говоря, если б его хотели только попинать, позволил бы без всяких, но его хотели убить. Когда четверо на одного, да с кинжалами, да с крайне решительными рожами… не сынки.

Дан подумал: надо прорываться и делать ноги, попутно оря во все горло, чтоб стража услышала. Не дали. А против четверых, да на скользкой после недавнего дождичка мостовой… не до спортивного поведения. Держись, Лазарь. Нет. Дерись. Лазарь.

И он дрался, равномерно дыша, расходуя силу по полной, не стараясь ослабить удар, бил и получал, но почти не чувствовал боли. Сознание равнодушно фиксировало: дали в глаз, получили в пах, полоснули по спине, пока пируэт делал, но скорости не сбили и нога врезалась в планируемый подбородок, ткнули в руку, получили согнутыми пальцами в горло…

Дан опомнился, только когда услышал киношный хруст. Он держал в объятиях труп, потому что у живых голова под таких углом набок не клонится. Данил Лазарцев только что убил человека. Свернул ему шею. Она хрустнула, и человек умер. Навсегда. Дан бросил труп на одного из двух оставшихся противников и хрипло спросил:

– Довольны? Еще или хватит?

Ага. Коммандо Лазарь из выдуманного мира злоупотреблял такими фразочками. Козел. После такого козлиного вопросика враги в ужасе разбегались или сдавались, а эти только рассвирепели, и было бы Лазарю плохо-плохо, кабы не мелькнула над ним туша нежно любимого дракоши, не плюхнулась на четыре раскоряченные конечности и не приняла бы бой на себя. Бой занял две секунды: первую дракон потратил на располосовывание лапкой одного нападавшего, вторую – на откусывание лапки другому. Собственно, случилось это чудо почти одновременно. Дан за эти две секунды сумел только сесть на скользкую мостовую и не расплакаться, как девочка. Не расплакаться. Господи, а как же хотелось.

Дан перевернулся на карачки. Рвало его долго и активно, даже когда в желудке ничего не осталось. Рядом утешающе клекотал и посвистывал вараноподобный монстр, никакими угрызениями и рвотными позывами не терзавшийся. Милый. Славный монстрик, сохранивший жизнь Лазарю. Дан обхватил зверюгу за шею и поцеловал в нос. Рядом захохотали профессиональные усачи, складировавшие трупы налево, живых – направо. Поровну. Трупов было два. Один – с грудной клеткой, вскрытой ударом когтистой лапы. Второй – с болтающейся под диким углом головой, державшейся только на мышцах и коже. Дан разорвал ему позвоночник.

Тошниться было уже нечем, но его все выворачивало. Потом в горло хлынула водка. Плохая, но очень крепкая, смывшая изо рта вкус рвоты. Потом его куда-то тащили под руки, ноги заплетались и не шли, потом его раздевали, громко жалея загубленную хорошую одежду, остро щипало спину. Дан таращил глаза, отвечал на вопросы, все больше напирая на три слова: «Я его убил», пока чей-то начальственный голос не гаркнул: «Ну убил и убил, а что тебе делать оставалось-то?» Дан заткнулся и наконец начал немножко соображать.

– Дело ясное, – резюмировал черноглазый дознаватель. Не Фин Гласс. – Отомстить решили, мразь этакая. На человека – вчетвером! Покойников зарыть за стеной. Этого, если до утра не доживет, туда же, доживет – так в суд. Страже – благодарность за службу. Перемещенного Дана Лазарцева – в солдатский лазарет до полного выздоровления.

Дракон пронзительно свистнул.

– А тебе – морковку. Есть морковка, стража? Дайте, заслужил.

В солдатском лазарете (точно такой же казарме) Дан отлеживался три дня. Отделался он легче легкого – несколько синяков, порез через всю спину, но глубиной аж полтора миллиметра. И проколотая рука. Одежда и впрямь годилась только на помойку вследствие многочисленных дыр и загрязненности как кровью, так и рвотными массами.

Дан не спал две ночи из трех. То есть он засыпал и тут же слышал хруст ломающихся – рвущихся! – позвонков и чувствовал, как обмякает в руках то, что вот сию минуту было живым человеком. Плохим – хорошие не нападают вчетвером. Идейным ксенофобом, приравнявшим вампиров к клопам и комарам. Блондином, как и сам Дан. Чьим-то сыном. Дан, Данил, Данька, ты человека убил. Хрусь – и все, глаза остановились, сердце замерло. А у него тоже мама есть и тетка Даша. И наплевать им, что сын и племянник собрался Дана Лазарцева жизни лишить. Он – собрался. А Дан – лишил. Взял да и отнял то, чего не давал. И вернуть никак нельзя. Перед мамой и теткой убитого не оправдаешься. И перед собой. Он – убийца.

Он сбежал из лазарета в свою персональную казарму, но и там лучше не стало. Эмоции поутихли, зато включилась размышлялка. Да. Выхода не было. Он не мог знать, что драконий патруль курсирует поблизости, а не в трех кварталах. Его бы убили, потому что только крутой Лазарь из придуманного мира играючи разбрасывает врагов десятками, а в реальности Лазарю с четверкой вооруженных и готовых убить крепких парней не справиться.

Но раз не справиться, раз все равно убили бы, зачем убил он? Мысль была предельно глупая, логических ответов было сто штук, а все равно подгладывало: зачем? Убил. Человек из просвещенного двадцать первого века, из страны, претендующей на повышенную духовность вплоть до второго пришествия Христа, как-то особенно легко впал в дикость и свернул шею. С изяществом киношного Сигала. И с той же небрежностью.

Навестил его Фин Гласс. Ласковый такой. Понимающий и сочувствующий. Но доведенный до нервного истощения (не поспи-ка трое суток вследствие загрызания своей же совестью!) Дан закатил ему монолог. Короткий.

– Вы знаете, что я свел знакомство с вампиром. Они знают, что вы связаны с Гильдией убийц. Так вот, я в нее вступать не намерен ни при каких обстоятельствах. Станете приставать, одно убийство я все- таки совершу. Вопросы есть?

Вопросов не было. Непробиваемая чернота на миг залила глаза, а уж что Гласс увидел с помощью магии, Дан не знал, но главное, что тот ушел. И к черту.

Пойти напиться? До умопомрачения. Чтоб в лучшем случае карманы обчистили, а в худшем – самому башку открутили.

Гай возник. То есть секунду назад его не было – и уже сидит на топчане напротив, без шляпы – значит, солнце село, длинные тонкие волосы неприятно шевелятся, будто живые, хотя дело всего лишь в сквозняке, гуляющем по казарме. Лицо бледное, скуластое, белейший воротник под курткой только подчеркивает эту бледность, и глаза флуоресцируют в полумраке.

– Ты не в порядке, – вынес он приговор. – Что такое случилось?

– Я человека убил, – сообщил Дан. Он ждал уже привычных комментариев, но Гай удивился:

– Что ж за мир у тебя, если мужчина в тридцать лет убил впервые?

– Нормальный мир! Как раз нормальный! – не хуже дракона вызверился Дан. Хватило бы челюстей, тоже бы руку по локоть отхватил. А рука, кстати, уже не на перевязи.

– Нормальный, – согласился Гай. – Но наш – нет. Тебе не понравится то, что я сейчас скажу. Если захочешь, можешь меня ударить. Это не последний раз, Дан.

Ударить не захотелось, а заплакать – очень. Но плакать Дан отучился еще в детском саду, потому что от его слез сильно расстраивались мама и тетка Даша.

– Наверное, для человека очень страшно – убить первый раз, – продолжал вампир-утешитель, – но ты привыкнешь. Нет, не полюбишь это дело, не станешь убийцей по профессии или по зову души, но защитить себя или кого-то другого – сможешь.

– Для человека? – зацепился Дан за абсолютно не важные слова. – А для вампира?

– Легко. У нас иная мораль. Хотя должен уточнить: не уверен, что мне было бы легко убить вампира.

Дан вгляделся в светящиеся глаза. Свет мешал. Да ничего такого глаза и не выражали. Лицо – да, мимика, гримасы, движение век, а глаза – это так, для романов. Сколько раз Дан слышал, что у Витьки леденящий взгляд! Ни фига не леденящий. Просто глаза светло-голубые. И рожа к ним прилагается послушная: велит хозяин ужас наводить – леденит, велит обаять – обаяет.

– Я не человек, Дан, – мягко напомнил Гай. – Смотри.