Была почти полночь, когда в их дверь тихо постучали.
— Кто это может быть?
— Наверно консьержка, — предположил Андрей.
Мати накинула халат и пошла к двери. Это был месье Арнольд. На нем был старый жакет и брюки, а в руке — кожный портфель.
— Месье Арнольд, что-нибудь случилось? Входите, пожалуйста, извините, мы уже ложимся, но Андрей сейчас выйдет.
В дверях спальни появился Андрей в халате.
— Ваше Императорское Высочество, — впервые месье Арнольд так обратился к Андрею, — извините, что я беспокою вас так поздно, но тут довольно срочное дело. Вот ключ от Вашей школы, я ухожу. Простите, что поставил стенку и испортил вам прекрасный зал, но ее нетрудно будет сломать. Я пришел сказать «До свиданья». Думаю, что вы не скажете обо мне ничего дурного, если вас спросят. Германия проиграла войну, и я не могу здесь больше оставаться. Но я — простой француз. Я никого не убивал. Я всегда пытался помочь. У меня тоже семья и есть свои обязательства перед нею. Я просто делал работу, за которую платили.
— Куда же вы теперь?
Он криво усмехнулся.
— Есть только одно место — Испания. Моя жена уже там. Да, вот, забыл. У меня остались два билета во Дворец Шайо на концерт берлинского филармонического оркестра Наппертсбуша. Все-таки главный дирижер Венской оперы. Пойдите, развлекитесь… Прощайте…
Он поцеловал руку Мати и поклонился Андрею.
Подошли к окну. В бледном свете единственного уличного фонаря они видели, как он пересек улицу. Внезапно раздался глухой хлопок. Месье Арнольд упал на мостовую. Откуда ни возьмись появился человек, вроде бы молодой, лица не разглядеть было, но Мати показалось, что она узнала одного из тех, кто регулярно приезжал на грузовике и разгружал и погружал ящики. Человек наклонился, взял портфель и исчез в темноте. На утро мадам Готье сказала, что его убили резистанты. — «За то, что он работал на немцев», — подчеркнула консьержка. Мати промолчала.
27 августа американцы вошли в Париж. Город, обычно пустынный и тихий в августе, сейчас шумно приветствовал освободителей. Седая престарелая пара затерялась в толпе на улице. Кругом кричали, смеялись и танцевали. Девушки взбирались на танки и джипы, обнимали улыбающихся янки.
— Генерал де Голль, — кричала девочка, пальцем показывая на высокого человека в военной форме с характерным французским кепи на голове.
Один военный спрыгнул с джипа и побежал к толпе, махая кому-то рукой.
— Мама, отец, это я…
Это был Влади. В английской военной форме, с седыми висками и маленькой бородкой. Прижимая Мати к груди, он потянулся и поцеловал Андрея.
— Владик, мальчик мой, господи, бородка. — От волнения и радости Мати не знала, что сказать.
— Я — переводчик, мама, связной офицер между британской армией и штабом Миссии Свободной Франции генерала де Голля в Лондоне. Я не мог писать.
— Конечно, Влади… Мы понимаем… Война… Ты же знаешь четыре языка… Ты такой красивый, милый мой… Форма так тебе к лицу, — бессвязно бормотала Мати.
— Мама, а где месье Арнольд, я хотел поблагодарить его, ведь он спас мне жизнь.
— Его убили.
Лицо Влади потемнело.
— За что же?
— Такие времена, мой мальчик.
— Папа, а как ты? Здоров? Мы сегодня идем в ресторан, устроим праздник.
— Рестораны очень дорогие, Влади. Война еще не кончилась…
— Я хорошо зарабатываю, мама. У нас праздник.
— Что у тебя за газета, папа? «Le Matin». Вижу, что ты читаешь. Ты что, пойдешь на это собрание?
— Да, они приходили сами на днях.
— Кто приходил, Андрюша?
— Из Легиона французских волонтеров борьбы с большевизмом. Тебя не было, Мати. Ты была на рынке.
— И что они говорили, папа?
— Идут Россию освобождать. Просили возглавить. Мне ведь только 64 года.
— А где они обитают?
— На улице Обер, 12. Тебе-то что? Ты же за советчиков.
— Интересуюсь, интересуюсь. Завтра ведь я уезжаю.
— Ты же только что прибыл!
— На несколько дней, мама. По секрету скажу — летим в Рим. Я — в свите Черчилля как связной офицер и переводчик.
— А Папу Римского увидите, сынок?
— Конечно. Расписание — плотное. Встреча с принцем Умберто и маршалом Бадоглио. Наши меня приглашают в Москву. Папа, подумай только, я увижу Москву, столицу, Мавзолей.
— Наши, Москву, столицу, Мавзолей! Столица России, Влади, была в Петербурге. И кто это наши? А Мавзолей, где лежит этот монстр под стеклянным колпаком?
— Папа, они наши союзники, все переменилось. Мама, объясни ему.
— Не ссорьтесь, давайте лучше выпьем за конец войны.
В конце 1945 года русский инженер, член Комиссии по репарациям в Восточной Германии, бежал в Западный Берлин. Его жена умерла в Берлине, но ему с сыном-подростком удалось бежать. С помощью разных людей и организаций в конечном счете они оказались в Париже, и в первый же вечер он позвонил и попросил мадам Кшесинскую принять его, сказал, что у него есть что-то важное передать ей. Он пришел с мальчиком. Андрей был в Сан-Брике у своего племянника, сына умершего еще до войны Кирилла Владимировича. Матильда приняла их в кабинете.
— Кофе? Чай с лимоном? Или чашку какао? Может быть, стакан вина. Что хотите? Есть гато с вишнями, совсем свежий, только принесли от Суханова.
— Что такое «гато»! — спросил мальчик.
— Это по-французски пирожное, сынок.
Человек не был стар, но выглядел измученным и был очень бедно одет. Мальчик же по-детски был беззаботен и весел. Он сразу бросился рассматривать фотографии на стенах.
— Я хочу большую чашку какао, папа, и вишневое гато, — объявил он.
— Не разговаривай так громко. Извините моего сына, мадам, он еще ребенок. Меня зовут Сергей, Серж.
При этом имени Матильда вздрогнула. Она никогда не могла слышать его равнодушно. «Сергей, Сережа, Серж… Боже, Боже мой».
— Это его картина. — Он показал глазами на картину Лещинского на стене. — Я знал его. Он рассказывал мне о вас, о том, как вы встретились, поэтому я хотел вас видеть. Они расстреляли его вскоре после того, как он отвез вас в долину. Двадцать пять лет прошло. Я всегда думал, если встречу вас, расскажу. Я думаю, кто-то видел машины… Он был еще жив, когда солдаты начали драться из-за какой-то вещи, которую нашли у него. Что-то, то ли от отца, то ли от деда, какая-то трубка, особая, вся в бриллиантах. Он носил ее с собой. Все знали об этом.
