предложил ей стул, поставил перед ней чистую тарелку.
— Накладывай сама. Пить будешь?
— А у вас пиво есть?
— Я пиво не пью.
— Жалко, — сказала Маша.
— Но пиво у меня есть, — вспомнил Караев, — странно, но есть.
Он встал, открыл холодильник и достал оттуда бутылку пива.
— Это в самом деле странно, — улыбаясь, заметила Маша, — прикиньте, я тоже не пью обычно, но почему-то сейчас захотелось пива. А, ну точно: я на обед приготовила себе спагетти с сыром, а сыра кусок оставался, ни туда ни сюда, вот я его весь перетерла в спагетти, видать, переборщила.
— Однако не исключено, что тебя само пиво позвало, — предположил Караев, — помнишь, как у Кэрролла в «Зазеркалье» на бутылочке было написано: «выпей меня».
— Не исключено, — согласилась Маша, — но я материалистка, так что все-таки это спагетти с сыром.
— При старом режиме это называлось макароны по-флотски, — сказал Караев. Он откупорил бутылку и налил в бокал. Сел напротив, потянулся за рюмкой, не обнаружив ее, встал и взял рюмку с подоконника.
— Твое здоровье, — произнес он и выпил.
— Спасибо, — Маша сделала несколько глотков и слизала оставшуюся на губах пену, — не хотите посмотреть?
— Посмотреть? — удивился Караев. — На что посмотреть?
Маша засмеялась.
— На уборку, в смысле проверки. А вы о чем подумали?
— Ни о чем. Поэтому и спросил. Спагетти говоришь… А ты готовишь, наверное, хорошо?
— Да, я очень хорошо готовлю, — несколько вызывающе ответила Маша.
— Молодец, — похвалил Караев, — среди нынешней молодежи это редкость, я девиц имею в виду, — пояснил он.
— Я поняла.
— А ты хозяйственная, это хорошо, значит, повезет кому-то, тому, кто на тебе женится.
— Вот уж не знаю, — скептически сказала Маша.
— А что так?
У меня требования: я хочу добиться в жизни успеха, сделать карьеру, поэтому мой муж должен что- то представлять из себя, мне соответствовать. У меня был молодой человек, я с ним рассталась, потому что он не знал, чего ему нужно, шарахался из стороны в сторону: то одно хотел, то другое. То он режиссером мечтал стать — проучился три года, потом бросил — сказал, что он хочет стать яхтсменом. Не люблю не уверенных в себе людей…
— Человеку свойственно искать, заблуждаться, — это ты зря. Однако, я смотрю, с тобой не очень-то забалуешь.
— Это точно, — подтвердила Маша, — со мной не забалуешь. И никому не советую.
Теперь в ее голосе звучала шутливая угроза.
— Да ты ешь, — предложил Караев.
— Я не хочу, спасибо.
— Я тоже не хочу.
— А почему едите?
— Видишь ли, дорогая, я не ем, я закусываю.
— Ну и че, какая разница, не вижу?
— А ни че, разница в степени: можно есть, а можно заедать, то есть закусывать. В последнем случае это действие вторично, оно дополняет выпивку.
— Какие тонкости, — с усмешкой сказала девушка. — А откуда вы так хорошо знаете русский язык?
— Тебе сколько лет?
— Двадцать три, — помедлив, ответила Маша, — а какое это имеет отношение к моему вопросу?
— Самое непосредственное. Когда мне было девятнадцать, я жил в другой стране.
— Это в какой же? — удивилась девушка.
— В СССР, и государственным языком был русский.
— А-а, дык и я в ней родилась, — разочарованно произнесла Маша, — но забываю все время.
Дык. В этом-то и дело, — повысил голос Караев, — все очень быстро об этом забыли. Семьдесят лет жить в одной стране, а теперь удивляться хорошему знанию русского языка у нерусского и его присутствию в России. А ведь Экзюпери призывал к ответственности за прирученных.
— Я ни в чем не виновата, — неприязненно сказала Маша, — не кричите на меня.
— Ты — нет, но твои бритоголовые ровесники вылавливают одиноких брюнетов и избивают их. И я вовсе не кричу, я просто повысил голос. Знаешь такие слова: «И возвысил он свой голос и заплакал»?
— Нет, не знаю. А вас кто-то избил? Скинхеды? — спросила Маша.
— Ты шутишь, наверное. Разве я похож на человека, которого можно безнаказанно избить? Конечно, нет: но я вчера сломал нос одному из этих ублюдков. Теперь меня совесть мучает. У меня всегда так: если набью кому-нибудь морду — потом жалею, если промолчу, не отвечу — поедом себя ем, в трусости попрекаю. Он был совсем ребенок, лет шестнадцать, не больше, но в нем было столько ненависти, злобы. Это что-то напоминает — прыщавые, фашиствующие юнцы.
— Это же хорошо, если вас мучает жалость, — успокаивающе сказала Маша, — значит, еще не все потеряно.
— Не все, — согласился Караев, — к сожалению, к сорока годам хотелось бы потерять больше.
— Извините, если я вас чем-то обидела, я не хотела.
— Куда ты?
— Мне еще пыль надо вытереть. Спасибо за угощение.
Она встала и ушла с серьезным видом. Караев тоже встал, подошел к плите, включил чайник, вернулся, сел, положил руку на стол, стал барабанить пальцами. Было видно, что он взвинчен. Их было несколько человек, этих юнцов — скинхедов. Он вышел за сигаретами, прогуляться перед сном, это было вчера вечером. Дело происходило на автобусной остановке. Подростки вели себя шумно и вызывающе, видимо вследствие неумеренного потребления клинского «продвинутого» пива. Громко смеялись, отпускали грубые шутки в адрес окружающих, не стесняясь в выражениях.
Затем их внимание привлек чернявый юноша. И они стали задирать его. Юноша не отвечал: видимо, был из интеллигентной семьи, подтверждением чему служила скрипка в футляре, которую он держал в руках, и это еще больше раззадоривало парней. Проходящий мимо Караев остановился и посоветовал: «Что ты смотришь на них, друг, возьми свою балалайку и тресни кого-нибудь по башке». Юноша лишь глянул на него с укором. А скинхеды словно этого и ждали: тут же набросились на советчика. Юноша, как это часто бывает, тут же ретировался, оставив Караева одного. Сначала он дрался вполсилы, защищаясь и понимая, что имеет дело с подростками, но чтобы не быть избитым, ему пришлось драться всерьез. Удары парней, сыпавшиеся на него градом, особого вреда ему не причинили, но зато один подросток, получив удар в лицо, с воплем упал на землю, и, к удивлению Караева, этого оказалось достаточно, чтобы скинхеды разбежались.
Из комнаты донесся грохот, и этот звук вернул Караева в действительность. Он пошел на шум и увидел девушку, поднимающую гладильную доску.
— Извините, — виновато произнесла девушка, — вот, грохнулась.
— Ничего, — успокоил ее Караев, — она часто падает.
— Это потому, что она на проходе стоит, надо убрать ее куда-нибудь. Убрать? — предложила Маша.
— Не надо, имущество мужчины должно всегда находиться у него перед глазами — так говорила моя мама.
— А почему у вас только к гладильной доске такое отношение? — спросила Маша. — А остальное
