— Не очень.
— Тогда зачем ты плаваешь на ее яхте?
— Ну… она меня пригласила…
— Не приказала?
— Что ты? Просто не сумел отвертеться. Богатые дамы так обидчивы. Приходится быть дипломатом.
— Ах, Адриан!
— Не хотелось ранить ее чувства. Она старушка безвредная.
— Не такая уж старушка. И не такая уж безвредная. А ее чувства топором не ранишь.
— Джин, да что с тобой?
Джин растаяла. Ее вспышки гнева походили на летние грозы — налетят, пронесутся, и небо вновь рассияется. Она уже жалела, что поддалась низменным чувствам.
— Прости! Вот у нас с тобой и любовная ссора. Это я виновата. Сама не пойму, что со мной. Наверное, первородный грех. Но и ты виноват. Разве так можно? Пришла поворковать, а ты все про мышей и влажные простыни. Почему ты, например, не сказал, что рад меня видеть?
— Конечно, рад.
— Ну, хорошо, на «Миньонетте» не так уж роскошно. Разве ты не можешь с этим смириться, чтобы побыть рядом со мной?
— Какое там «рядом»! Меня засунули на эту посудину, а ты — там, в усадьбе. Уговорила бы отца пригласить меня в дом. Проще простого!
Джин, сорвав папоротник, наматывала на палец стебелек.
— Не дергай носом, я его пощекочу. Какой ты загорелый…
— Прошлым летом в Каннах, — похвастался Адриан, — я загорел дочерна!
— А ты прошлым летом ездил в Канны?
— Провел там весь июль и август.
— Вот бы поглядеть, как ты играешь в песочек! Ах да, конечно! Я вспомнила, ты же на яхте плавал…
— Э… да.
— Ох, уж эти яхты! И эти княгини! Адриан, мне бы хотелось, чтобы ты пореже с ней встречался. А то идиотам вроде Табби представляется случай проявить свой идиотизм.
Адриан подобрался.
— Что же такое он все-таки ляпнул?
— Ладно, скажу. Ему кажется, что ты с ней обручен.
— Обручен! С ней!
— Да он так болтал.
— Боже, какая нелепость! Какая дикая ложь!
— Конечно. Ты же не собираешься стать двоеженцем! Но не очень приятно, когда такое скажут.
— Да-да! Очень глупо. Что там, мерзко! Немудрено, что ты расстроилась. Придется с ним поговорить.
— О, уже все в порядке. Я его срезала, будь здоров! Распекла, как сержант на плацу, нескоро он осколки склеит. Видишь, что болтают люди?
— Ты права! Ах, как права! А ведь и всего-то ничего. Я ее пожалел. Одинокая, старая женщина…
— Что ты твердишь, «старая»? Но на вид ей лет сорок, не больше.
— Ей легче, когда я рядом.
— Вот и объясни, пусть больше на тебя не рассчитывает.
— Она человек неплохой…
— Да я ничего против нее не имею. Конечно, она — жестокая, надменная, властная, мстительная карга… Вроде так говорят, «карга»? А теперь мне надо уходить.
— Нет, погоди!
— Надо. Обещала Баку вернуться пораньше, улестить мистера Чиннери.
— Кто это?
— Один наш постоялец.
Адриана рассмешило это странное слово.
— Мне хочется еще поговорить!
— О чем? О мышках?
— Нет, серьезно, Джин. Я встревожен.
— Могу тебе дать совет, прочитала сегодня в газете. Встаешь перед зеркалом, улыбаешься и повторяешь пятьдесят раз: «Я весел и счастлив! Я весел и…»
— Нет, серьезно. Мне не по душе все эти секреты.
— Ты подразумеваешь наше тайное обручение?
— К чему хранить его втайне? Почему я должен скрываться на этом треклятом суденышке? Я знаю, тебе это кажется романтичным…
— Нет, нет! Ты не понял.
— … но это нас недостойно. Я не люблю уверток. Почему не открыть твоему отцу, что мы обручены?
— Чтоб он явился к тебе с хлыстом?
— Что?!
— Видишь ли, у баронетов такой обычай. Бедный поклонник? Хлыстом его! Я хочу, чтоб вы познакомились поближе, а уже потом мы сообщим. Поэтому ты на «Миньонетте». Наберись терпения, дорогой. Переноси мышей, запах и дожидайся счастливого финала. Ну, а теперь мне действительно пора. Мне давно пора вернуться!
Стараясь загладить недавнюю вспыльчивость и все, что она наговорила Адриану, Джин вложила в прощальное объятие теплоту, какую выказывала нечасто, и не выказала бы сейчас, знай, что за ними наблюдают.
Мимо рощицы неспешно брел, а теперь остановился, как и подобает почтенному человеку, сидящему в первом ряду на собачьих боях, тихо остановился невысокий, кругленький, розовый субъект в мешковатом костюме и желтых тупоносых ботинках. На голове у него была шапочка, какие носят студенты американских колледжей. Лицо светилось умилением, как у старичка, которому нравится смотреть на счастливую молодежь.
Но Джин была гораздо счастливее до того, как заметила зрителя. Ойкнув, она высвободилась из объятий и помчалась через луг к машине.
А коротышка в мешковатом костюме улыбнулся простодушной улыбкой, сверкнув безупречно белыми зубами, которые не под силу создать природе, и пошел дальше.
7
Назавтра после визита в Лондон утро было ясное и солнечное. Зона высокого давления, простирающаяся над Британскими островами, все еще простиралась над ними; солнце, такое же веселое, как накануне, сверкало над деревушкой, подкрашивая крытые соломой коттеджи, живописную церковь, поилку для скота и «Гусака и Гусыню», единственный местный кабачок. Чуть дальше лучи отыскали и озарили Джо Ванрингэма, меланхолично шагающего вдоль реки.
Причиной его меланхолии был завтрак в «Гусаке и Гусыне». Теперь он с тревогой всматривался в будущее.
Когда накануне днем он сел на первый же поезд в рыночный городок Уолсингфорд и добрался на такси до деревушки Уолсингфорд Парва, действовал он, не ведая местных условий. В Уолсингфорд Парве, он полагал, несомненно найдется уютный деревенский домик, откуда он сможет с полным комфортом вести
