перевязывать руку, останавливая кровь.
— Что-то сегодня ты особенно сквернословишь, — тяжело дыша, сказал Имран.
Он был весь залит кровью от множества порезов.
— Наверное, сейчас все заживет, как на собаке, — завистливо сказал Ахмад Башир.
Послышался топот ног и новые голоса. Ахмад Башир посмотрел в сторону решетки. Начальник тюрьмы пытался незаметно для других, делать ему какие-то знаки. Сзади него показался отряд вооруженных людей. Это была поднятая по тревоге караульная команда.
— Пора бы уже им, — тревожно сказала Фарида, она не находила себе места от волнения, ходила по комнате, то и дело подходя к двери, выходящей на улицу и прислушивалась к звукам.
— Хватит уже тебе, — раздраженно сказала Анна, — и ходит и ходит, голова кружится. Ахмад Башир сказал, что если получится, то они придут на рассвете.
— Получится, а если не получится?
Фарида не могла справиться с собой, ее бил нервный озноб. Она вышла во внутренний двор и, поглядев на небо, воскликнула:
— Это что, не рассвет по твоему, звезд почти не видно.
— Рассвет, это когда солнце встает, — пыталась успокоить ее Анна.
— Много ты понимаешь, — огрызнулась Фарида, — рассвет, — это когда светает, светло становится, понимаешь?
Анна пожала плечами.
— Дура, я дура, — горестно сказала Фарида, — Ну придет он, и что. Какими глазами он на меня будет смотреть, что у него за это время любви прибавилось ко мне? Сколько лет я его ждала.
— Ты так говоришь, как будто у тебя был выбор.
Анну с детства отличала любовь к истине.
— А что ты думаешь, был, — вызывающе сказала Фарида, — староста нашей деревни, между прочим, всегда ко мне подкатывался.
— А ты что же?
— Я замужняя женщина, — холодно сказала Фарида, — у нас говорят, что второй раз замужнюю женщину может обнять только могила. Скажи лучше, чьего ребенка ты носишь?
— Нет, ты действительно дура, — в сердцах сказала Анна, — я тебе уже сто раз говорила, что это ребенок Абу-л-Хасана.
— Сама дура, — беззлобно сказала Фарида.
Она подошла к Анне, заглянула ей в глаза, и неожиданно сказала:
— Может быть, я и дура, но если удастся спасти Имрана, я буду рада видеть тебя в качестве его второй жены.
У Анны слезы навернулись на глаза, она спросила:
— А этот ребенок?
— Вырастим.
Анна тяжело вздохнула.
— У нас не принято многоженство.
— Какая же ты неблагодарная, — рассердилась Фарида, — ты, что же хочешь, чтобы я ушла, оставила его тебе и не мешала вам.
— Прости меня, — сказала Анна, — я не могу сейчас об этом думать, конечно, ты права.
— Так ты согласна? Мне бы хотелось иметь определенность до того, как он появится здесь.
— Кто-то идет, — вместо ответа сказала Анна.
Обе прислушались. Шаги, кашель. Появился старик, хозяин дома.
— В тюрьме шум, — сказал он, — полиция окружила тюрьму. Боюсь, что дело неладно.
Через три дня, когда женщины совсем потеряли надежду, в дверь постучал человек и передал записку из тюрьмы.
Анна, с трудом разбирая неровный почерк Ахмад Башира, прочитала следующее:
«… Дело не выгорело, а точнее дело дрянь. В последний момент мы попались, но нас никто не предал, стечение обстоятельств. Нас отправляют в Багдад. Имрана, как пророка, а меня как сообщника. Пророк, кстати, меня очень беспокоит. Его раны почему-то перестали заживать, вернее заживают, но так же, как у меня, медленно. Еще меня беспокоит его голова, точнее разум. Он недавно сказал мне, что бывал в местах, где деревья не отбрасывают тени. Торопитесь в Багдад и действуйте через, сами знаете кого».
Закончив чтение, Анна озабоченно спросила у Фариды:
— Какие раны, что он имеет в виду?
Фарида тяжело вздохнула и сказала:
— Лично у меня его разум тоже вызвал беспокойство.
Часть девятая
Старуха и Холм
Не прошло и полугода с тех пор, как евнух Мунис получил должность главнокомандующего. Но кто бы мог сейчас признать в могущественном военачальнике бывшего раба. Путь к исфах-салару преграждал целый штат тюркских офицеров, исполняющих обязанности катибов. Получить у него аудиенцию Анне удалось только благодаря одному из бывших многочисленных помощников Абу-л-Хасана.
Мунис внимательно смотрел на молодую беременную женщину, стоявшую перед ним. Ее дерзость и осведомленность удивила и, если быть честным, испугала его. Минуту назад Анна вошла в присутствие, и сходу выпалила буквально следующее.
— Неблагодарность — это самый страшный грех, знаешь ли ты об этом, о, Мунис?
— О чем толкуешь ты, женщина? — спросил изумленный военачальник.
— Человеку, которого ты преследовал и сейчас собираешься казнить, ты обязан своей должностью, ему и второму, который пытался его спасти, и сейчас находится рядом с ним.
— Кто ты такая? — наконец, спросил Мунис.
— Я вдова Абу-л-Хасана, — ответила Анна.
Мунис понимающе кивнул головой.
— Я сожалею о его смерти, — сказал он, — это был очень умный и достойный человек, но не понимаю, каким образом наша с ним тайна стала известна тебе.
— Женам многое доверяют, — ответила Анна.
— Так чем же я обязан этим людям?
— Они добыли доказательства из дома Ибн-ал-Фурата. Если бы не они, ты до сих пор был бы евнухом.
Мунис дернулся как от пощечины. Он сказал сквозь зубы.
— Евнухом, я, положим, остался и буду им до конца дней своих, если конечно тот за кого ты пришла просить не сотворит чуда и не отрастит мне что-нибудь для забав с женщиной, такой, как ты например.
Анна пропустила мимо ушей эту непристойность, евнуху можно было позволить и не такое.
Он не сотворит никакого чуда, он обыкновенный человек, у него просто помутнение рассудка.
Но Мунис думал о своем.
— В какие тайны еще посвятил тебя твой муж? — спросил он.
— Отпусти их, — сказала Анна, — ты перед ними в долгу.
— Мне кажется, что помутнение рассудка случилось не только у этого человека. Понимаешь ли ты, женщина, о чем просишь. Не я решаю его судьбу, но повелитель правоверных халиф ал-Муктадир. Это по его приказу я сражался с этим «пророком» и пленил его, но, судя по тому, с каким умением он защищал свои крепости, можно усомниться в его «помутнении рассудка».
