настолько страшных, что их образ даже не отложился в памяти — мало. А что будет, если сказать Ниту про двенадцать тысяч? Сколько всего Верных Псов? В Карасарайском Ханстве самое крупное селение — 'столица' — полторы сотни человек, они живут в более спокойных краях и каждый год кочуют на новое место. Верных Псов не может быть намного больше. Сотня-две, не удивительно, что отряд в тридцать пять человек, один взвод, показался охотнику целой армией. Двенадцать тысяч… Он даже не поймет такого числа, и как ему объяснить, что случись чудо, истреби они чудовищ 'без потерь' — прожили бы еще день- два, пока не растаяли по одному, растворившись на просторах смерти?
— Я… я не знаю. Наверно, мы были плохими воинами — мы никогда не встречались с тварями, о которых ты говоришь, и не знали, как с ними бороться.
Теперь настала очередь усмехаться Ниту. Воины, которые никогда не встречали их… С кем же тогда они воевали своим дивным хлопающим оружием? С медведями? С кабанами? С волками? С другими бриттами? У Верных Псов ребенок становился взрослым, получал право на имя только после того, как убивал одного из них. Это правило почти не знало исключений, и в те счастливые годы, когда они месяцами обходили город стороной, многие щенки так и жили без имени — с детской кличкой, которую дает себе ребенок, когда начинает говорить. Такой, как 'Нит', 'Тит' или 'Дим'. Или 'Нат' — молодой спутник с последней охоты, который так и не успел заслужить взрослое имя.
— Мне очень жаль, но я не могу дать тебе другой ответ, — продолжил Эдвард, — потому что я его не знаю. Что еще ты хочешь спросить?
— Многое, — честно признался охотник. — Но мы будем говорить не сейчас. Твое тело долго было без движения, но дух устал, и теперь нуждается в отдыхе. Ведун сказал, что ты должен много спать, если хочешь быстро восстановить свои силы.
Эдвард не спорил. Его характер жаждал действий, но ноги не желали держать и тело клонило в сон, как будто оно все эти дни не лежало, а тяжело работало. Потому, прижав к груди крест и мельком глянув на Нубила, которому не становилось ни лучше, ни хуже, Эдвард сам не заметил, как погрузился в сон… На этот раз именно, сон, а не бред — чудовища больше не штурмовали Собор святого Петра, а Клаус Отто не читал лекции — обычный сон уставшего человека, который потом при всем желании не вспомнишь. Даже не кошмар, а нечто совершенно неопределенное — какое-то девичье хихиканье и хитрый взгляд украдкой, попробуй такое сновиденье разбери…
Когда на следующее утро (день? вечер? в Мертвых Землях без часов время невозможно определить) Эдвард проснулся, его уже ждал завтрак — несколько скромных, кислых, но сочных ягод, кусок чего-то, вроде стельки, или шкуры столетнего борова, и питье. Мелкая чаша, примитивная, не фарфор, а просто грубо обожженный кусок глины, в котором было несколько глотков странного напитка. Вроде сладковатой воды, прозрачной, с легким зеленоватым оттенком — не худшее из того, что парень пил за последние годы. Скромно, заключенных в имперских тюрьмах лучше кормят, но для дикарей и это, судя по всему, было щедрым столом. Эдвард помнил, как ели карасарайцы — примерно то же самое, только хан Азат позволял себе каждый день съедать по куску конины и пить выменянное у британцев вино из золотых чаш. Потому был и за такое благодарен хозяевам, а сладковатую жидкость смаковал так, как будто это было лучшим шотландским виски.
— Лорд Эдвард… — позвало его нечто, что можно было назвать скорее булькающим скрипом, чем голосом.
— Нубил! Слава Иисусу! Ты жив! — Эдвард обычно не позволял себе крайности в отношениях с рабом, но тут не удержался, по-дружески обняв его. — Как ты, друг? Только не говори 'хорошо'! Вижу я, как тебе 'хорошо'…
— Мне хорошо, лорд Эдвард, — афганец попытался выдавить улыбку, но у него плохо получилось. — Хорошо, потому что вы живы. Нит вылечил вас. Он хороший. Хозяин, простите, что я не могу вам помо… кхэ…
— Молчи! Главное, чтоб ты быстрее выздоровел, а за меня не переживай. Я уже большой, сам как- нибудь разберусь! Молчи, я сказал! Это приказ! Нит, — охотник, сегодня он был одет во все зеленое, молча наблюдал за картиной братания, Эдвард даже не заметил, как он вошел в комнату. — Нит, он пришел в сознание. Это хорошо или плохо?
— Это бывает. Он сильно хотел тебя видеть, его желание оказалось сильнее боли — не радуйся и не огорчайся, пока не придет срок, ему ничто не в силах помочь. Мы можем только ждать. Я вижу, как твое тело уже впитало душу.
— Да, спасибо, сегодня мне уже намного лучше.
— Тогда оставь общий дом, идем, я покажу тебе наш город.
Эдвард не очень понимал, что такое 'общий дом', но пошел за охотником с радостью. Ему не терпелось 'на свободу' — силой воли вычеркнув из памяти старую жизнь, чтоб не сойти с ума, он стремился заполнить пустоту новыми впечатлениями. Увидеть новый город. В Эдварде проснулся британский офицер, да он никогда и не засыпал, а значит провести рекогносцировку на местности, разведать — его первостепенный долг. Даже если вокруг будут лишь жалкие лачуги на болоте, между которыми бродят грязные, неопрятные дикари, одетые в одни лишь набедренные повязки… Такие, как на картинках из учебников истории. Когда Нит говорил 'город' — Эдвард представлял себе примитивное поселение, вроде тех, что до сих пор строили черные и полулюди-полузвери из влажных лесов Новой Южной Шотландии, куда еще не пришло слово Иисуса. Он читал труды христианских философов, которые описывали мир, каким бы он стал, если бы в 1736 году Британия не устояла — все народы, пережившие глобальный катаклизм, должны вернуться к первобытному строю. История уже знала подобные примеры. Это было неизбежно, изолированные от мира, люди называли свои шалаши 'домами', а стойбища — 'городами', гордились тем, что у вождя лачуга не из соломы, а из камня, забивали деревянные клинья плазменными пушками. Люди забывали цифры, науку, искусство и живопись становились примитивными, сохранялась только литература, постепенно превращаясь в устное народное творчество. Вопрос выживания ставил на второй план все остальное, инженеры становились кузнецами, ученые — шаманами, которые и сами не знали, почему их предсказания погоды сбываются. Величественные дворцы растаскивались на камни, с каждым новым поколением воспоминания о прошлом забывались все сильнее, пока не превращались в легенды, а сами люди становились собирателями и охотниками, позабыв достижения своих предков…
Эдвард догадывался, что с Верными Псами в полной мере этот процесс не успел произойти — тот дом, где он очнулся, был сложен из камня, стены обработаны, значит местные жители знали металл и имели примитивные инструменты труда; еда прошла термическую обработку — не забыли огонь; одежда простая, но не звериные шкуры — уцелело ткацкое мастерство. Эдвард готов был увидеть нечто вроде шотландской деревни четырнадцатого-пятнадцатого века, когда еще в быт не пришла паровая машина, с поправкой на местный колорит.
Но то, что его ждало, в первый момент показалось чем-то вроде продолжения давешнего бреда. Город, которым он не может быть, парящие над форумом древнего Рима аэролеты, Моисей, ведущий свой народ по проложенным среди пустыни автострадам, поселение пигмеев Сахары во льдах Антарктики. Сочетание несочитаемого. Для того, чем было поселение Верных Псов, сложно было подобрать название. Пожалуй, самое подходящее — крепость-парк, причем крепостная часть оставила далеко позади любые замки средних веков, а парковой могли бы позавидовать и королевские сады Эдинбурга. Создавалось такое впечатление, что городов было на самом деле несколько, только какой-то безумный небесный архитектор перемешал их, и то, что получилось, высыпал на землю. Строгие, в одну линейку, ряды ухоженных деревьев; ажурная дорожка из песка; навес из на скорую руку сбитых жердей, завешанных сырой звериной шкурой. А рядом единым черным монолитом нависает настоящий бастион, бункер, который устоит и в эпицентре ядерного взрыва. Аккуратно прополотый парковый газон; примитивная хибара из грубых, необработанных бревен, такая от первого дуновения ветра повалится; каменный дольмен, который и через тысячу будет стоять, целый и невредимой, удивляя археологов будущего мастерством их далеких предков. Брусчатые дорожки, временные шалаши и дома десяти ярдов в высоту — дикари так не строят. А вокруг всего этого — стены. Эдвард пока не мог их рассмотреть вблизи, но если то, что сверху, люди, а не куклы- манекены — то высота стен была больше двадцати ярдов, а ширина достаточная, чтоб два человека могли спокойно разминуться. От кого нужны такие стены в Мертвых Землях, где людей днем с огнем не найти? Ответ содержится в вопросе. Если людей нет, то единственный враг — сами земли, вряд ли местных
