революций. Теперь это эгоистическое сознание, полностью ушедшее в себя, вынуждено и во всех своих неудачах и бедах тоже винить только себя — то есть испытывать комплекс неудачника. Это то сознание, которое ушло не только от государственного коллективизма пресловутого тоталитарного (коммунистического) типа, но и от коллективизма демократической гражданственности, мобилизующей людей на коллективные формы протеста, самозащиты и гражданских альтернатив. Вот она, диалектика этого тотально десоциализированного индивидуализма: претендуя на безграничный гедонизм, связанный с освобождением от всех социальных обязанностей и норм, он нередко кончает безграничным отчаянием одинокого банкрота, утратившего и социально-исторический горизонт, и навыки коллективной взаимопомощи.
Здесь перед нами снова выступает роль СССР в качестве силы удерживающей — в данном случае удерживающей модерн, не давая ему скатиться в состояние контрмодерна. Ликвидация СССР и коммунизма идеологами новой эпохи была истолкована как… ликвидация общества. Нас прямо убеждают в том, что само понятие общества является химерой коммунистического коллективистского сознания, тогда как на деле существуют только самодостаточные индивиды. Те, кто верит в реальность общества как инстанции надындивидуального типа с реальным наполнением таких понятий, как 'общественный интерес', 'общественное благо', 'общественные ценности', обвиняются в тоталитаризме и даже — антисемитизме. Типичны в этом смысле рассуждения Славоя Жижека, умеющего ставить точки над «i».
Он упрямо пишет, что представление об обществе как реальной общности, скрепленной некими надындивидуальными скрепами, является 'фундаментальным идеологическим фантазмом'. Задачей такого фантазма является создание такого видения, в котором общество «существует»… Но какой элемент позволяет объяснить это несовпадение между органическим видением общества и действительным социумом, расколотым антагонистическими противоречиями? Конечно, фигура еврея — внешний элемент, чужеродное тело, привносящее разложение в здоровый социальный строй…
Следовательно, понятие социального фантазма является необходимым дополнением понятия антагонизма; фантазм — это именно тот способ, каким маскируется пропасть антагонизма… Функция идеологического фантазма заключена в том, чтобы скрыть эту неполноту, скрыть то, что 'общества не существует'. Идеологический фантазм служит компенсацией за ложную идентификацию.
Итак, с одной стороны, специфическое отщепенство 'внутренних эмигрантов', переставших идентифицировать себя с туземным населением, выдается за единственно нормальное индивидуалистическое чувство. С другой стороны, всякое противопоставление этому безответственному отщепенству другого строя мыслей, основанного на национальной и социальной ответственности, получает определение-проклятие, выводящее тех, кто его удостоился, из круга 'цивилизационно признанных', — в отношении таковых позволены все меры.
Ясно, что в новых условиях глобального американского наступления на национальные суверенитеты других стран этот тип индивидуализма, откровенно противостоящий национальной идентичности и даже идентичности общества как такового, становится геополитическим фактором. Где, спрашивается, будут искать и находить опору люди, порвавшие с национальным консенсусом и противопоставившие себя общественным интересам как таковым? Ясно, что они станут искать ее во внешних силах, становящихся их единственным прибежищем.
В ком, в свою очередь, будут искать опору силы внешней агрессии, заинтересованные в том, чтобы изнутри разложить и деморализовать атакованный ими социум? Разумеется, в людях, давно уже тайно или явно этому социуму себя противопоставивших. Речь идет не только о тех, чья асоциально- индивидуалистическая установка отягчена какими-то этническими обидами и счетами. Можно в целом говорить о том, что гедонистический индивидуализм, заявивший о тотальной социальной неангажированности и безответственности, в целом является опорой инициаторов нового территориального передела мира.
Социология досуга, открывшая этот тотально демобилизовавшийся индивидуализм, исследовала характерные миграции во времени. Хронополитика такого индивидуализма состоит в стремлении всячески отгородиться, забаррикадироваться от тех типов социального времени, в которых присутствует элемент коллективной мобилизации и ответственности. Эти формы социального времени подвергаются дискредитации со стороны новых гедонистических идеологий как архаичные, традиционалистские, авторитаристские.
Практически не изученной остается геополитика гедонистического индивидуализма. Она раскрывается в свете его стремления покинуть «трудные» пространства и эмигрировать в «легкие». При этом для дополнительного облегчения жизни в новом пространстве стараются как можно больше прихватить из старого, покидаемого. И разумеется, этим миграциям сопутствует шлейф идеологии: покидаемое пространство всячески дискредитируется в глазах 'мировой общественности' как невыносимое, непригодное для 'нормальной, цивилизованной жизни', загрязненное недочеловеками, заряженное агрессией.
До сих пор международная статистика фиксирует профессиональные международные миграции или миграции беженцев. Но скрытым остается особый миграционный пласт, связанный с миграциями гедонистического индивидуализма, который чаще всего обретает превращенную форму мигрантов, заинтересованных в реализации своих не признанных на родине талантов и достоинств, мигрантов- диссидентов и т. п. Этот тип геополитических перемещений нового индивидуализма вносит свой вклад в наблюдаемые ныне процессы социальной деградации и хаоса.
Мобилизованный индивидуализм классического модерна, как и его соперник — мобилизованный коллективизм, способствовали цивилизованному освоению пространств; трудное их не отталкивало, а манило.
В этом смысле можно наблюдать известную социально-психологическую корреляцию между практиками индивидуалистических первопроходцев, описанных Джеком Лондоном, и практиками коллективистского первопроходства советского типа, описанного Н. Островским и другими представителями 'социалистического реализма'. Тех и других героев воодушевлял прометеев порыв новоевропейского титанизма, связанный с верой в окончательное преобразование жизни и покорения природы. Между героями этих миров была возможна коммуникация, о чем и свидетельствовал мировой литературный процесс того времени. Новый тип планетарной гедонистической миграции способствует не только растущей международной незащищенности покидаемой 'мировой периферии', но и ее экономической и интеллектуальной деградации.
Герои классического модерна обживали и преобразовывали 'трудное пространство'. Герои постмодерна просто их покидают, создавая небезопасные вакуумы. Но природа, как известно, не терпит пустоты. Оставленные гедонистическими индивидуалистами геополитические и геоэкономические пустоты, с одной стороны, заполняются разного рода социальными и технологическими шлаками; с другой стороны, они провоцируют зарубежных «миссионеров» и «первопроходцев», глядящих на оставленное пространство несыновними глазами внешних оценщиков.
Глава третья
Либеральное разрушение общества
