Я едва успела зажать ему рот. Он попытался вырваться, но мне некогда было с ним разбираться. Он, видно, не понимал, что рвется навстречу смерти... Пришлось крепко стукнуть по затылку его же пистолетом, а затем послать несколько выстрелов в потолок, чтобы никого случайно не зацепить. А выстрелить было необходимо, чтобы те, кто за нами гнался, поняли, что я вооружена, что голыми руками меня не возьмешь, и что придется приступать к переговорам. Переговоры – это было единственное, на что я еще надеялась... Говорить я умею, вести переговоры – тоже.
Воспользовавшись возникшей после моих выстрелов паузой, я надела на Морозова наручники, с которыми не расставалась с тех пор, как начала за ним следить, и заклеила ему рот пластырем, прихваченным мной из гостиничной аптечки тоже специально для этой цели...
Немного успокоившись, я начала обдумывать, какие у меня есть козыри, чтобы вести переговоры с теми, кто нас преследует... Размышления мои были прерваны неожиданно ярким светом, который резко ворвался в выбитые дверные и оконные проемы.
«Прожектора! – сообразила я. – Вот черт! Это значит, что они решили брать меня вполне официально, – как террористку, захватившую заложника. А это, в свою очередь, означает, что мои шансы договориться с ними практически равны нулю...»
Меня просто ликвидируют, как только я покажусь в зоне огня. «Террорист был застрелен при попытке вырваться из окружения...» – напишут они в официальном отчете... Но еще хуже, если они возьмут меня живой и упрячут в свою КПЗ. Там можно просидеть годы и годы, пока о тебе не забудут все, включая следователей, ведущих твое дело...
Глава девятая
Я уже представила все последствия, которые ожидают меня, а вместе со мной и Кавээна, Игорька и Григория Абрамовича. Сейчас мне заломят руки, положат лицом на асфальт, наденут наручники, и все... Сомневаюсь, что мне вообще удастся выбраться из лап полковника Краевского. Смерть капитана Самойлова очень отчетливо всплыла в моей памяти. Я, конечно, буду для них «орешком» покрепче, чем деморализованный, с расшатанными собственными страхами нервами капитан «Есенина», но надеяться на то, что об меня Краевский сломает зубы, было бы наивно. Организовать несчастный случай для этого «рыцаря плаща и кинжала» ничего не стоит. Опыт, судя по всему, у него огромный...
– Капитан Николаева, – услышала я, к своему удивлению, голос совершенно другого человека – спокойный и уверенный, без малейшего оттенка высокомерия, – советую вам прекратить сопротивление и сдаться.
Голос показался мне почему-то очень знакомым, но вспомнить, где я его слышала, не могла...
– Выходите из своего укрытия, не вынуждайте нас к бессмысленной жестокости. В случае необходимости у меня есть полномочия отдать приказ взорвать здание... Но это не в моих интересах. И не в ваших, насколько я понимаю. Вы всегда отличались здравым умом и хорошо развитым логическим мышлением... Выходите. Мне нужно задать вам хотя бы несколько вопросов...
Но это же не Краевский! И даже – не ФСБ! У ФСБ не может быть ко мне никаких вопросов, им и так уже ситуация предельно ясна. У меня есть слишком много материала на них, чтобы со мной о чем-то разговаривать. ФСБ не станет меня уговаривать... И потом – откуда ему известно про мой здравый смысл? Слишком уж нейтральная формулировка. Слишком спокойный тон...
И я решила принять предложение.
Я пристегнула Морозова, который пытался все еще что-то мычать с заклеенным ртом, к какой-то трубе, и выбралась из полуразрушенного здания на освещенное прожекторами пространство... Пистолет, по требованию того же человека, разговаривавшего со мной через мегафон, я отбросила далеко в сторону от себя.
Кому принадлежит голос, который я слышала через мегафон, я вспомнила, когда шла навстречу прожекторам и гадала, что меня ожидает... Этот спокойный и уверенный голос мог принадлежать только одному человеку – майору Чугункову, который вел занятия по спецподготовке на сборах в лагерях МЧС. Переиграть в оперативной обстановке этого человека у меня не было ни малейших шансов. Я помню, еще на сборах он поражал меня тем, что предвидел буквально каждый мой шаг, когда проводил занятия по маскировке или, наоборот, по преследованию. От него невозможно было скрыться... Он, кстати, был моим первым инструктором по спецподготовке, обучал спецприемам и защите от них. Он, Григорий Абрамович и еще очень немногие люди – это как раз те, кто сформировал мои представления об истинном спасателе... Я всегда думаю о них как об учителях.
Но какого черта делает он в Булгакове? И почему следит за мной? Я ничего не понимаю!
Я подошла вплотную к нацеленным на меня автоматам. Остановилась.
– В машину! – услышала я приказ Чугункова. – Где заложник? Ты его застрелила?
Я пожала плечами. Зачем, мол? И забралась в машину, на заднее сиденье. Сейчас же рядом со мной оказался человек, который сел в машину с другой стороны. На переднем сиденье никого не было ни справа, ни слева. Очевидно, везти меня никуда не собирались пока. Значит, будем разговаривать. Интересно – о чем?
Я посмотрела налево и убедилась, что рядом со мной сидит Чугунков.
– Тебя, кажется, зовут Ольгой? – спросил он глухим голосом. – Я это еще помню. Ты была хорошим курсантом. Очень способным...
– Давайте к делу, майор, – ответила я. – Для воспоминаний не совсем подходящая ситуация...
Он усмехнулся.
– Значит, узнала? Я на это и рассчитывал... А раз узнала, скажи мне тогда, глядя в глаза – что заставило тебя пойти на сговор с этими людьми. Страх? Деньги? Глупость? Ты сама психолог. Объясни мне, чтобы я мог понять твои действия...
Я растерялась. Сговор? О чем он говорит? С кем я в сговоре? С губернатором?! Какая чушь! Или он думает, что меня завербовал Краевский? Хороша вербовочка. За последние сутки он меня несколько раз чуть не отправил на тот свет!
Я молчала. Понимал ли Чугунков причину моего молчания? Вряд ли... Это стало видно из того, что он сказал дальше...
– Тебе нечего сказать? Хорошо, если это – стыд... Хуже, если трусость, детское нежелание отвечать за свои поступки... Я никак не ожидал, что ты окажешься связанной с преступниками... И я долго не хотел верить фактам, которые говорили против тебя... Может быть, тобой руководило тщеславие? Ведь тебе поручили помериться силами со своими учителями, мешать своими действиями спецразведке МЧС! Стоило вашей операции удасться, и ты чувствовала бы себя на коне! Объясни мне, что же ты молчишь?!
Я поняла! Он хотел, чтобы я оправдывалась! Я должна была доказывать, что не связана с преступниками! Меня фактически обвиняли в предательстве и заставляли оправдываться... А я не хочу оправдываться! Я не совершала ничего против своих! Почему я должна объяснять, что я честный, хороший человек? Это унизительно и несправедливо! Я прекрасно понимаю, что у всех, кто долго общается с предателями, формируется с годами четкое представление о том, что все вокруг – потенциальные предатели. Так вот – я в это не верю! И не буду оправдываться и доказывать, что я не предательница! Презумпция невиновности не существует только для тех, кто не верит в саму природу человека, кто считает его изначально порочным созданием, кто видит предателей в своих друзьях и близких, во всех, кто вокруг него...
– Нет, Константин Иванович! – ответила я Чугункову. – Оправдываться вы меня не заставите. Я не совершала ничего такого, в чем вы меня обвиняете, значит, и оправдываться мне не в чем! Могу тоже дать вам совет. Факты, которыми вы располагаете, наверняка имеют и другое истолкование, которое вы просто не видите сейчас, ослепленный своей версией, согласно которой я предала наше общее дело! Я не стану оправдываться! Единственное, в чем, может быть, виновата, что с самого начала занялась не своим делом – принялась за поиск настоящей причины булгаковской трагедии...
Чугунков хмыкнул и покачал головой.
– Но посудите сами, могла ли я не ввязаться в это дело, когда факты сами так и шли в мои руки. И это при том, что вокруг меня одна за другой возникали версии, которые явно спихивали ответственность с настоящего виновника и преступника... И мне кажется, я поняла всю эту историю. Все ее тайные пружины и прочие механизмы. У меня, правда, все еще недостаточно доказательств...
Чугунков молчал, не перебивая меня, но я чувствовала, что слушает он очень внимательно. И,
