Йон Тру
Один из приятелей рассказывает:
В пять часов, в рождественский сочельник, я запер свою комнату и пошёл к Квислингу. На дворе было холодно, а я знал, что у Квислинга было топлено; быть может, у него найдётся что и поесть. У Квислинга не было никаких средств к существованию, но он всё же жил, и довлела дневи злоба его; он никогда не был в крайности, неделю тому назад он раздобыл себе даже новые калоши, хотя, правда, они и были несколько малы для него.
Я вхожу и застаю Квислинга в полутьме за столом.
— Ну, садись, — сказал он. Это была у него такая манера, что он не говорил: «Садись, пожалуйста».
— С праздником, — сказал я. — Как у тебя хорошо и тепло сегодня, а я не топил у себя, да у меня и тяги нет в печке, и топить не стоит.
На это Квислинг ничего не ответил. Он встал и принёс кусочек копчёной колбасы и большой ломоть хлеба. Я сидел и смотрел на противоположную стену, пока он это делал, и, когда Квислинг предложил мне сесть и даже придвинул стул к столу, я воскликнул поражённый:
— Ах, милый друг, чего ты только ни придумаешь. У тебя и покушать есть что? Ну, если так, очень благодарен, конечно, стоит поесть, особенно, когда такое вкусное, как у тебя.
Кончилось тем, что я немножко поел.
— Оставь свои глупости, ешь как следует, — сказал Квислинг.
И я стал есть, как только он это сказал. Некоторое время Квислинг сидел задумчивый, но вдруг он встал, схватил себя за волосы и пробормотал:
— Тебя бы надо было угостить водкой, но у меня её нет… что ты думаешь, если бы нам пойти к Йону Тру?
— Зачем, — ответил я добродушно, чувствуя себя сытым. — Что нам там делать? Но если ты хочешь…
Да, Квислинг хотел идти к Йону Тру. И он стад надевать калоши.
Йон Тру был очень странный человек, крестьянин, студент-богослов и практичный, как кузнец. Он был до того расчётлив и скуп, что редко платил аккуратно за наём квартиры; а жил он так плохо, как только человек может жить, в каморке, в которой не было ни приличных стульев ни занавесок у окон. Но никто, кто видел Йона на улице, не получал впечатления, что он живёт хуже других; он всегда был так хорошо одет, на мой взгляд, и в дождь ходил даже с зонтиком.
— Теперь он, наверное, будет дома, — сказал Квислинг и постучался.
Да, он был дома.
С праздником. Мы уселись как только могли лучше и начали болтать. Я огляделся. Пол был сильно покат к двери, потолок нависал, одно окно. Цилиндр и соломенная шляпа висели на стене. Кроме этого ничего не было на всех четырёх стенах, только эти две шляпы. И на кровати почти не было постельного белья.
Вдруг Квислинг сказал:
— Ты, в сущности, престранный малый, Йон Тру. Ведь не будет ничего невероятного в том, что ты одолжишь мне пять крон, если я попрошу тебя об этом.
— Гм. Нет, этого я, правда, не могу, — возразил Йон. — Не от меня это зависит. Я должен был получить немножко деньжонок из дому, но они ещё не пришли.
— Да, на днях я тоже получу деньги, — продолжал Квислинг, — да, я получил письмо, что они уже посланы мне, так что они не пропадут за мной.
— Да, я знаю, но… Мне очень жаль, но сейчас я не могу. Я сегодня, в сочельник, не мог надеть чистой рубашки, потому что мне нечем было заплатить за стирку, — говорит Йон и показывает нам, что он не переменил белья.
Молчание.
— И тебе, значит, туго приходится, — вставляет Квислинг. — А мы-то оба на тебя надеялись.
Йон качает головой и улыбается. Я ничего не говорил, я был сыт, и мне ничего не было нужно. Но я улыбнулся про себя от мысли, что Квислинг должен на днях получить деньги; откуда это он только мог их получить?
— Да, но Рождество-то бывает всего раз в году, Йон. Ты должен, чёрт возьми, угостить нас сегодня чем-нибудь, — откровенно заявил Квислинг. — Иначе никак нельзя.
— Я, нет, — возражает Йон, совершенно перепуганный. — Чем же я могу вас угостить?
Тут Квислинг показывает па стену, где шляпы, и говорит:
— Да, если у тебя нет денег, тогда заложи для нас цилиндр.
— Цилиндр? — Йон вскакивает. — Ну, нет, я ещё не сошёл с ума.
— Видал ли ты когда такую свинью! — кричит мне Квислинг и делает крайне поражённое лицо. — У него две шляпы, и он не хочет одолжить нам одну, чтобы заложить её!
— Ну, так возьми соломенную шляпу.
— Соломенную? Благодарю покорно, что же, ты думаешь, мне в это время года дадут за соломенную шляпу?
— Нет, нет.
Молчание.
Квислинг повторяет своё требование.
— Никогда я не слыхал такой нелепости, — восклицает Йон Тру. — Может быть, ты желаешь, чтобы я в Рождество гулял по улицам в соломенной шляпе?
Я всё ещё ничего не говорю, таким сытым и благодушным чувствую я себя после обеда. Но я начинаю думать, не пришить ли наушники к этой соломенной шляпе, чтобы сделать её годной к употреблению, и я представлял себе нечто в роде красных фланелевых наушников, потому что за минуту до того я представлял себе такие тёплые фланелевые рубашки.
Между тем те двое продолжали спорить.
— Если уж говорить об этом: ты сидишь сейчас в совершенно новеньких калошах, — говорит Йон Тру. — Почему бы тебе их не заложить?
Тут Квислинг стаскивает одну калошу и поднимает ногу кверху. На его башмаках зияющие дыры, это было жалостно донельзя, мы видели это все трое.
— Ты находишь, что я могу обойтись без калош? — спрашивает он.
— Нет, нет, но, Господи Боже мой, мне-то что до этого!
Квислинг встаёт и собирается снять цилиндр со стены, это происходит в одно мгновение. Но Йон опередил его, он схватил шляпу и держит её далеко от себя, с осторожностью, чтобы не измять.
— Вставай же! — закричал мне Квислинг. — Отнимем у него шляпу, чёрт возьми!
Я встал. Йон грозно закричал:
— Не испортите мою шляпу, смотрите, я вам это говорю.
Но он всё же должен был отдать шляпу. Нам ничего не стоило совладать с ним. Мужицкий инстинкт Йона, кроме того, говорил ему ясно, что, если б мы измяли шляпу, то она стала бы негодной ни для него ни для других; поэтому он тотчас же выпустил её.
Теперь Квислинг хотел заложить её и на эти деньги купить угощения. Лишь бы только ссудные кассы не были ещё закрыты! Выходя за дверь, он всё ещё бормотал:
— Ну, видал ли кто такую свинью! У меня деньги почти что на почте лежат, а он не хочет…
— Сам ты свинья, — отвечал ему Йон. И он раскрыл дверь и закричал ему вниз на лестницу. — Да, смотри, квитанцию не потеряй, от тебя этого станет.
Йон Тру, в самом деле, был в бешенстве. В сущности, ему бы следовало теперь уйти, — сказал он. Но потом ему пришло в голову, что и ему может захотеться принять участие в пирушке, и лучше спасти, что можно было спасти от цилиндра. Он сел и стал рассчитывать, сколько Квислинг получит за шляпу; он снова успокоился, его гнев прошёл, и он даже спросил меня, как я думаю, можно ли за шляпу получить шесть
