шкафов, с холодильника и со стола, а на крышке вытяжки над газовой плитой болтался целый лоскут на добрых полтора квадратных метра площади. Весь пол был усеян мелкими рваными ошметками с распущенными нитями, а в углу, весь обмотанный полосами ткани и с целыми клубками ниток на передних лапах, смачно сопел Наполеон.
Самое замечательное было в том, что все это тряпье, ныне по милости разгулявшейся мартышки рассредоточенное по всей кухне, еще недавно было красивым платьем, которое он, Владимир, сам снял с Наташи.
– Ах ты, паразит, – грустно сказал Свиридов и взял обезьяну на руки. – Что же ты наделал, ошибка естественного отбора?..
Наполеон что-то промычал и снова затрубил носом.
– Теперь придется покупать Наташке новое платье. Ну что ж, за это охотно возьмется господин Архипов.
Он отделил из пачки, счастливо позаимствованной накануне у гоблинов, несколько крупных долларовых купюр и, не считая, бросил их на тумбочку в прихожей. Наполеон их не возьмет, это не завлекательно тонкое и подозрительно чужое платье. Возможно, подобный жест может быть истолкован превратно Ильей, не говоря уж о самой Наташе, но это не повод для беспокойства.
Наташа, вероятнее всего, и не вспомнит о вчерашних кувырканиях в постели – женская память коротка, особенно по пьяной лавочке. А Илья – Илья поймет.
Одевшись, Свиридов некоторое время постоял на пороге, собираясь уходить из квартиры, потом, словно колеблясь, медленно и бесшумно на цыпочках прошел в комнату, где спала Наташа.
Она лежала, по-детски подложив ладонь под щеку. На спине все еще сидел попугай. Влад присел на краешек дивана и осторожно погладил свежие царапины на нежной коже девушки.
– Эх, Владимир Антоныч, Владимир Антоныч – пробормотал он себе под нос, – ногти надо на руках вовремя стричь...
Квартира, где остались на поживу веселому зоопарку Илья и его подруга, не была основным местом жительства Владимира, хотя прописан он был именно в ней. Но гораздо больше он жил в достаточно недавно приобретенной им двухкомнатной квартире в одном из тихих кварталов в центре города.
Нет ничего удивительного и сверхъестественного в том, что словосочетания «тихий квартал» и «центр города» пересекаются в одной фразе. Такое может иметь место и в более крупном городе, чем тот достаточно значительный областной центр на Волге, где уже почти три года как обосновался Владимир.
Хотя он с удовольствием ночевал и просто проводил время в квартире Ильи, в которой тот с момента смерти матери и бабушки – а это произошло в один и тот же злосчастный девяносто третий год – жил в одиночестве. Если можно назвать одиночеством ежедневный наплыв гостей, и это помимо пресловутого веселого зоопарка, в лучшие дни включавшего в себя двух обезьян – уже известного нам Мистера Фикса по прозвищу Наполеон и его бывшего собрата Папу Зю, – а также кота Тима, попугая Брателло и одноглазого эрдельтерьера по кличке Кутузов, который в полном соответствии с историческими параллелями не на жизнь, а на смерть враждовал с хвостатым Наполеоном. (Впрочем, проворный Наполеон изменил-таки ход истории и выжил Кутузова из квартиры Ильи почти тем же манером, что и Папу Зю.)
Но зачастую случались обстоятельства, не позволявшие Владу оставаться в этом милом обществе. И тогда он ехал на свою квартиру на улице Жуковского и тут, наедине с собой, разбирал, что же делать со сложившимся положением.
Он по привычке прислушался, прежде чем открыть дверь. Потом почти совершенно бесшумно вставил ключ в замок и дважды повернул его. Осторожность и бесшумность обеспечивались автоматически, без участия сознания.
Впрочем, проникновение в квартиру посторонних совершенно исключалось, потому что еще два года назад он установил новейшую систему сигнализации. Почти совершенную. А полгода назад поменял ее на совершенную.
Почти совершенная – эта та, которую он сам вскрыл бы за пять минут. Совершенная требовала получаса напряженной работы и известной доли везения в придачу. Хотя Владимир почти не допускал, что в городе может обнаружиться специалист его уровня.
Он прошел в квартиру и тут же проверил автоответчик. Чисто. Это хорошо, потому что возвращаться к работе он не имел ни малейшего желания, но интересное предложение могло стронуть дело с мертвой точки.
Хотя работа была нужна. Деньги кончились еще на прошлой неделе, и, не будь этой крайне удачной экспроприации финансов у Архипа, он уже сейчас был бы на мели.
Конечно, он мог добыть деньги ставшим за последние месяцы привычным способом, в Уголовном кодексе носившим звучное обозначение «кража со взломом». Господи... мог ли он, бывший офицер «Капеллы», подумать, что будет вести образ жизни ленивого паразита. Хотя, надо отдать должное, паразитировал он на собственном таланте, на собственном мастерстве и классе элитного сотрудника секретного подразделения ГРУ Генштаба.
А ведь он прошел через такое...
...Он до сих пор старался стереть из памяти то дело, которое все еще вызывает недоуменное пожимание плечами у представителей компетентных российских источников и свирепый скрежет чеченских зубов в ореоле угольно-черных волос усов и бороды.
Их снабдили новейшей военной техникой и забросили в горы, где они провели пять недель на грани существования... Думается, именно так чувствовали себя партизаны в Великую Отечественную в глубоком тылу...
Здесь Влад надолго получил почти физическое отвращение к женщинам – после того как воочию увидел белокурых прибалтийских снайперш-наемниц, которые, смеясь, стреляли по «яйцам русских щенков». Свиридов знал литовский язык, он не мог не понять этой фразы, а один из его напарников, Леша Виноградов, вероятно, знал еще лучше, потому что услышал что-то настолько дикое, что дрогнула и его ороговевшая от равнодушия к человеческой крови и чести душа.
Прибалтийки не успели даже пискнуть...
Он никогда не забудет, что после того, как все кончилось, они пробирались к своим – хотя было непонятно, кто в этой войне свой, а кто чужой. Их осталось четверо – Свиридов, Алик Чекменев, Виноградов и Фоня, Афанасий Фокин. Они прошли через ад, а на выходе оттуда безусый русский солдат, который принял их за чеченцев, выстрелил в них из гранатомета.
Конечно, они могли не допустить этого, но даже их оттренированное чувство самосохранения не подсказало, что смерть – вот она, в руках неопытного русского мальчика, их брата по крови, который, быть может, впервые взял в руки оружие, чтобы эту кровь пролить.
Чекменева тогда разорвало в клочья, Виноградова тяжело ранило, а сам он, Влад Свиридов, оказался в госпитале с черепно-мозговой травмой и частичной потерей памяти. Он выжил, но его поспешно комиссовали – то ли потому, что он в самом деле был больше непригоден для элитных спецслужб, то ли сочли его миссию более чем достаточной для того, чтобы поспешно сплавить на «гражданку».
Возможно, его даже хотели ликвидировать. Что спасло его – то ли значительная амнезия, то ли уверенность в том, что высокий профессионализм не позволит развеять по миру страшные тайны сильных мира сего.
Прошлая жизнь поставила жирную кляксу там, где следовало бы ставить многообещающее неоднозначное многоточие...
Влад свалился на диван и взял в руки пневматический пистолет, в просторечии «воздушку», с которым никогда не расставался дома и даже спал с ним вместе. Любимым его занятием было, лежа на диване и плюя в потолок от скуки, взять в руки пистолет и со всем тщанием отстреливать мух. Зимой и ранней весной мух, естественно, не было, и ему приходилось стрелять во что ни попадя, и настоящим праздником был бегущий по стене досужий незадачливый таракан, который незамедлительно превращался в грязное пятно на обоях.
Впрочем, целей хватало более чем достаточно, благо все стены двух комнат были увешаны портретами
