– Что буду делать я эти три-четыре дня?
– Вы останетесь здесь. Вашей безопасности ничто не будет угрожать, я гарантирую.
– А как вы намерены поступить с нами, добрый дяденька Петр Дмитриевич? – подал голос Владимир.
– Я подумаю. По-хорошему, так вас следовало бы замочить не глядя, но уж слишком жалко портить такой ценный и в высшей степени боеспособный материал, который к тому же я сам взрастил. Но и оставлять вас в живых слишком опасно.
Платонов покачал головой, а потом усмехнулся и произнес:
– Я поступлю куда проще. За эти четыре дня многое может измениться, и поэтому я изберу нечто промежуточное между смертью, которая давно по вас скулит в три ручья, и жизнью, для которой вы, ребята, не годитесь.
– Это как, простите? – пробасил Фокин, который уже оклемался после бесперспективной попытки удрать.
– Некое пограничное состояние. Вы подали мне неплохую идею, разъезжая на «КамАЗе», груженном кирпичом. Недавно я прочитал биографию Томаса Торквемады, Великого инквизитора веры в средневековой Испании. Самого последовательного и жестокого борца за чистоту католической веры. Кстати, сам он был мараном, то есть евреем-выкрестом. Но это так, лирическое отступление. Мне понравились его психологические этюды – не произведения, конечно, а эксперименты с людьми, которым он хотел внушить определенную идею.
– Понятно, – перебил его Свиридов, – Торквемада был еще тот шутник, я помню. То есть вы хотите замуровать нас заживо, товарищ полковник?
– Только на три дня. Максимум четыре. А дальше, – Платонов передернул атлетическими плечами и усмехнулся, – все будет зависеть от вас. Конечно, шансов на то, что вы умрете, у вас процентов девяносто пять. Но и пристрелить вас, как бешеных псов, я не могу. Афиногенов!
– Да, Петр Дмитриевич.
– Ты подготовил то, что я велел?
– Несут.
– То есть как это – несут?! Несешь, как я вижу, только ты, причем редкую околесицу! Я тут распинался полчаса, и за это время не могли донести? Где Караваев?
Появился человек в форме лейтенанта ФСБ и молча протянул что-то полковнику.
Этим «что-то» оказались два одноразовых шприца и стеклянная ампула без малейших признаков какой- либо поясняющей надписи на корпусе...
Свиридов только сейчас открыл глаза и удостоверился, что вид на мир с открытыми и закрытыми глазами совершенно идентичен. Глухая, непроглядная тьма. Он услышал тяжелое дыхание сидящего рядом с ним на корточках – лежать было негде – и еще не пришедшего в чувство Фокина и тотчас начал тормошить его.
– Афоня, просыпайся!
– М-м-м... гы... гыдее-е?
– Чего? – обрадованно спросил Владимир, чувствуя, как перспектива остаться одному в этом мертвом пространстве полезной площадью около полутора квадратных метров и общим объемом не более двух с половиной—трех кубических метров начинает стремительно таять.
– Гыде-е-е мы? – наконец членораздельно сформулировал Афанасий.
– Где-где? В самом потаенном месте прямой кишки коренного жителя Зимбабве, вот где, – исчерпывающе ответил Свиридов.
– М-м-м... похоже на то. А что это за гадость они нам впихнули в вену?
– Какая разница. Вырубает она здорово. Интересно, сколько мы тут уже сидим. – Свиридов попытался разогнуть затекшее тело и особенно ноги, которых он уже не чувствовал, но тут резкая пронизывающая боль прошила, как раскаленной иглой, левое бедро, и Влад вспомнил, что у него прострелена нога.
– Эх и жрать охота! – вздохнул Фокин и попытался распрямиться, но его сто девяносто восемь сантиметров, безусловно, смогли бы вытянуться в одну прямую линию разве что по диагонали этого жуткого, без малейшего просвета, каменного мешка.
– Непонятно, – сказал Владимир, пытаясь все-таки приобрести относительно вертикальное положение, несмотря на адскую боль в раненой ноге и на то обстоятельство, что метр восемьдесят восемь Свиридова были, конечно, не два метра Фокина, но и высота камеры едва ли превышала полтора метра, а то и метр сорок.
– Что непонятно?
– Все замуровано, а воздух откуда-то идет.
– Попробуем поискать...
– Все это, – проговорил Свиридов, – на редкость...
– ...на редкость хорошее у вас вино, – сказал Афиногенов, с блаженным видом прихлебывая из запотевшего от холода бокала, на треть наполненного рубиново-красным напитком. – Дело в том, что я уже давно не пил никакого вина, все больше водка да пиво, Россия-матушка, сами понимаете, Аня. Не какая-нибудь Франция.
– Это вино стоит около тысячи долларов за бутылку, – отозвалась Аня.
– Ско-о-олько? – Афиногенов поднял только что наполненный бокал, содержимое которого составляло, вероятно, не меньше одной пятой всего вина, что было в бутылке. Выходило, что он держал перед собой жидкую валюту на сумму в двести долларов, что по курсу ММВБ составляло более пяти тысяч рублей. – Неплохо живете, Аня, – проговорил он и с каким-то легким будоражащим ожесточением вылил вино в свою глотку.
– Не пейте так много, – предупредила его она, – это вино пьется превосходно, но оно сильно туманит рассудок. А вы, как говорится, на старые дрожжи... Смотрите, Дима, как бы не случилось как вчера, когда вы несколько переборщили со спиртными напитками с ребятами из секьюрити и этими тремя следователями из вашего ведомства и РУБОПа, которых прислал Петр Дмитриевич из Москвы.
– Нич-чо! – сказал Афиногенов, которому, очевидно, немало польстило такое внимание богатой, красивой и избалованной всеми прелестями жизни молодой женщины.
– Попробуйте лучше вон того лангуста. И не смотрите с таким вожделением на коньяк. Это старая французская марка, добьет вас с одной рюмки. М-м-м, – протянула Аня, глядя, как охмелевший Афиногенов наливает коньяк себе и ей. – Закусите вон той клубничкой, – с ироничной усмешкой добавила она.
Накануне на виллу приехал целый следовательский корпус, который усиленно делал вид, что копается в обстоятельствах и подробностях убийства нефтемагната.
Безусловно, они не знали, кто на самом деле инсценировал убийство Коваленко, но, вероятно, начальство – в том числе в лице полковника Платонова – намекнуло, что в деле замешаны высшие сферы и слишком усердствовать в попытках докопаться до истины, скажем так, не стоит.
Интересный факт. Как оказалось, полковник Платонов уже около полугода занимал в ФСБ один из ключевых постов и недавно стал генералом, но ближайшему окружению по старой памяти велел называть себя полковником.
Одна из милых эксцентричностей великолепного экс-шефа «Капеллы».
Нет излишней необходимости говорить, что убийство Рябинина и Коваленко признали единой тщательно просчитанной акцией, а на роль исполнителей рассматривались две кандидатуры. Разумеется, речь идет о многострадальных Владимире Свиридове и Афанасии Фокине.
И нет смысла еще раз подчеркивать, что в немалой степени эти подозрения основывались на реальном материале.
Впрочем, функции следователей свелись к тому, что они дали скупые пояснения попытавшейся было проникнуть на виллу прессе. Объяснения были настолько лаконичными, что им позавидовал бы сам царь Лакедомона (в просторечии Спарты) Леонид. Тем более что в его распоряжении не было такой замечательной фразы, как «В интересах следствия эта информация разглашению не подлежит».
Так или иначе, но вечером вся следственная группа по предложению радушной хозяйки дико напилась в
