простительно: вряд ли парнишке и четырнадцать сравнялось, еще подрастет, заматереет.
Дышит Кирий слабо-слабо, но ровно. И кожа чистая. Губы обметало, но сыпи никакой, как при болезнях бывает, нет.
И ведь не расспросишь, что да как. Сразу поймут, что чужая! Остается только старым способом, ведовским, посмотреть, что за хвороба урчиева сына точит.
Оглянулась я на урчи Ильяна – стоит у дверей, руки на груди скрестил. Смотрит, не шелохнется. А глаза темные, будто насквозь взглядом пробивают.
Отложила я букет на пол, взяла руку парнишечки в свои ладони – холодная, как в реке держал! Сжала маленечко и зову тихо по pимени:
'Кирий, Ильянов сын!'
Сначала-то ничего не было… И вдруг как накатит, как вывернет!
Я так на пол и села, еле руку мальчишкину отпустить успела.
Урчи – тут как тут, подбегает, подняться мне помогает.
– Ну что, – говорит, – поглядела на сына моего? Что скажешь?
Головой мотаю и на рот указываю – мол, не могу ничего сказать.
– Немая, – хмурится урчи. – Или вправду, что ль, обет дала… Так чем он болен?
Подумала я – и опять головой покачала.
– Нет? – удивляется. – Что сказать-то хочешь? Не болен? Так лежит?
Опять – 'нет'.
– Уснул? Навки околдовали? Порчу злой человек навел?
Про порчу услыхала – и киваю.
Урчи аж с лица спал.
– Ну, ясно теперь, почему лекари не сдюжили… Проклят, стало быть… – помолчал и добавляет тихонько: – Странница… неужто его теперь в могилу живьем да кол сверху вколачивать, чтоб навьем не встал?
Я испугалась, руками замахала – нет, что ты, урчи, говоришь такое! И ну показывать то на себя, то на Кирия… А сама чуток подколдовываю – так, чтоб Ильян меня с одного жеста понять сумел.
Объяснились кое-как – уразумел урчи, что я с сына его порчу могу снять. Еще б – это по моей, колдовской части. Будь Кирий болен, мне б с хворобой совладать ох, как непросто было бы.
А порчу как-нибудь да прогоню.
Вышел урчи, да прежде созвал слуг, приказал меня слушаться, как самого себя.
И отправился по делам своим, урчиевским. Оно и к лучшему: мужик в доме – не кот, колдовству не помогает, а мешает только.
Перво-наперво приказала я снять с потолка да окон плетенки. Потом приспособилась руками говорить и велела прислуге, девке молчаливой, принести мне блюдо медное, две чаши серебряные, метлу да воды ведро. Как доставили все, что потребовала – выгнала и девку. Велела до рассвета не возвращаться, а то худо будет.
Девка догадливая попалась – поклонилась, и нет ее.
Одна осталась – пошла работа настоящая. Засучила я рукава, взяла метлу – да и давай выметать сор, посолонь, от ложа – к дверям. Целую горку намела! Сгребаю в медное блюдо – да приговариваю: «Мету, мету сор, да не за порожек; мету, мету сор – да во горячую печь. Сор сгорит – дым улетит, злобу потянет, хворобы не станет». Все, как бабулечка моя учила, светлая ей память – семь раз нашептала, потом достала из сумы своей спички, чиркнула, к сору поднесла – тот занялся, как береста сухая! Знать, правильно все сделала.
Как спаленка стала чистая – с подоконника рябину смела, ставни отворила. Из букета яркого, ароматного надергала зверобой, дедовник и купальницу. Чашу медную водой семь раз ополоснула, сложила в нее травы, сверху из припасов своих масла из вербены капнула – и вновь подожгла. Пусть курится, зло прогоняет.
А после еще по цветку дедовника по углам положила. Еще б воском его прилепить – да нет воска, не знаю, как попросить. Свечи здесь из сала, дешевые, да лучины, да факелы…
Смотрю – уж и дышать полегче стало. Не давит на сердце вонь рябинная да чесночная, а дымок благодатный вьется и в окно вылетает. Ставенки-то открыты.
Ну, вижу, к самому серьезному приступать пора.
Набрала в первую чашу водицы, во вторую выливаю и шепчу:
– Беги, беги вода, уходи боль, хвороба, уходи злоба и зависть, уходи всякая беда… беги, беги вода…
Семь раз по семь перелила воду и только тогда решилась мальчишке поднести. Присела к нему на край ложа, коснулась лба холодного и позвала так, как только ведуньи могут – тихо, но из любого далека-далека дозовешься.
– Кирий…
Много силы вложила – едва сама не обеспамятела от этакого колдовства. Но получилось все, открыл Кирий глаза – неразумные, мутные. Я его водой напоила, остаточками на лбу знак начертила. В правую руку ему зверобоя цветок вложила, в левую – вербены веточку. И повелела – как солнце встанет и ему встать, здоровому да сильному.
Напоследок умылась я, руки ополоснула – да и уснула, на краю ложа, шалью укрывшись.
Больно уж умаялась…
Бабка Йожка Афина
Он уснул, а я еще долго лежала рядом, прижатая сильной рукой к горячему телу, и думала. О чем? Да обо всем: как мы завтра пойдем в город, и что нас там ждет? И так, и так я ситуацию обыгрывала, но не видела ничего хорошего. За окном крыльями птица била, да ветер веткой в окно стучал, вторая луна взошла, мне ее Тимин показывал, и как же он ее назвал? Афель, кажется. Голубым светом двор замка залит, видно, как днем, каждую веточку, тени трепещут на стеклах оконных. Птица, да не птица: что- то массивное с верхнего этажа сорвалось, пронеслось над стеной замковой и исчезло в темном лесу. Вампир? Я только зябко поежилась, да покрепче Артима обняла. Он меня прижал, и я, наконец-то заснула.
Утро выдалось солнечное, яркое. Стерло все следы ночных кошмаров, вернуло надежду на лучшее. Как-то не верилось, что в такой ясный день может что-то плохое случиться.
Неловкости я не испытывала, уж больно ночь хороша была. После такой ночи надо полдня отсыпаться, но нам пора уходить. Юркнула я за ширму, умылась, и надела что попроще да поудобнее. Нам еще полдня верхом, а приедем в город, осмотримся, а там и о нарядах подумать можно будет. Платье обратно в сумку сунула, а оружие при себе оставила, кто его знает, как нас родня жениха моего липового примет. Вышла я из-за ширмы, и сразу в его объятья попала.
– Доброе утро, красавица. Как ты?
Я об его грудь носом потерлась, на цыпочки поднялась, в уголок рта поцеловала:
– Замечательно, – говорю, а сама через его плечо выглядываю. А там Тимин проснулся, и на нас с интересом смотрит. Я из рук Артима выкрутилась, и его в сторону кувшина с водой подтолкнула.
– Иди, умывайся, а я пока ребенка накормлю, да и поедем, пожалуй. Не нравится мне здесь.
– Да, не ожидал, что друг мой Галард так изменился. Раньше мы не разлей водой были, а теперь…
– А может, и не был он тебе другом, может выгоду свою в общении с тобой искал, чтоб поближе к верхушке быть? А ты все за чистую монету принимал. И потом, четверть века прошло с тех пор, как вы расстались. Не знаю, как вампиры, а люди за это время могут так измениться, что родного брата не признают, не то, что друга.
Чем ближе к городу, тем чаще нам навстречу попадались груженые повозки, такое впечатление, что из столицы бежали все, кому ни лень, с детьми и скарбом. Бросалось в глаза то, что вампиров среди них было меньше, чем эльфов и гномов. В мутные временя всегда первым делом иных бьют, это понятно. Артим расстроился, видя такое, только деваться ему некуда, и мы продолжали не очень быстро двигаться к цели. Его пока никто не узнал, хотя могли бы, ведь синеглазые только члены королевской семьи, а тут их сразу двое со мной. Может, никто не ожидал, что наследник престола будет возвращаться из чужой страны налегке, да еще и в компании человека. Ждали карету, охрану да обоз с золотом?
Нам это было на руку. У ворот я спешилась и сама пошла к стражникам пошлину платить.
– Приветствую доблестных воинов! Мы в вашем славном городе проездом, нам бы гостиницу найти, а то сынишка устал да муж мой приболел.
Артим, меня услышав, дернулся от смеха, но тут же глаза прикрыл и по седлу растекся, только что не свалился. А ведь мы заранее сговорились, что и как делать будем. Для этого и Тимина ко мне посадили, а он на второй лошади путешествовал.
Два бравых вампирюги зубы на меня скалят, ржут, значится.
– Может тебе, красотка, с нами остаться, зачем тебе больной, когда вокруг столько здоровых?
– Старый, больной, но мой. А вас я в первый раз вижу. Так что, не подскажете, где гостиница ближайшая? – и в руку того, что ближе, золотой сую.
– Почему бы и нет? По этой улице три квартала, да направо свернете – там сразу и увидите гостиницу. Бу-га-га.
Чувствую, что-то не так, но Артим уже коня вперед послал, ну я за ним. Своего в поводу веду. Прошли мы полквартала, а за спиной все гогот стражников слышится. Я у Артима и спрашиваю:
– В чем шутка-то?
– Тюрьма там городская. Они нас прямиком в тюрьму и направили, сволочи. Еле сдержался, не хотел тебя и Тима подставлять под удар, а то бы стража двоих членов недосчиталась точно.
– Ах, так! Членов, говоришь? – мне кровь в голову ударила, гнев мой наружу вырвался, и я его пополам разделила да назад и метнула с проклятием вместе.
– А чтоб у вас язык отсох, да не на день-два, а на месяц. И чтоб месяц вы к бабе подойти не могли. Слово мое верное, бабко Йожское. Быть по-моему, не по- вашему.
Гостиницу мы сами нашли, в другой стороне. Хоть и многое изменилось в столице, пока Артим у эльфов жил, но не все. А в родном городе всегда найдется, куда податься. Так что вошли мы в трактир, где в молодости Артим кутил с братом своим да товарищами, и сразу ключи от комнаты получили и ужин заказали. Мои пирожки да булочки уже закончились.
Утром Артим на разведку отправился. Сына поцеловал, а меня в сторонку отвел и говорит:
– Афина, я тебя всеми богами заклинаю, ежели что со мной случится, забери Тима с собой, никого дороже вас у меня нет. Я не знаю, какой прием
