– А вот я этого никогда не делал и не собираюсь делать, – отрезал я. – Я не понимаю, что можно выиграть, рассказывая об этом.
– Быть честным.
– Не всегда надо говорить правду, – заметил я. Я Я имею в виду, что всегда хорошо не лгать, но иногда лучше не говорить правду без необходимости лгать. – Я улыбнулся. – Знаешь, мне кажется, что я окончательно запутался.
Клаудия рассмеялась.
– Вот и мне так кажется, – заметила она.
– Я хотел лишь сказать, что поскольку человек никогда точно не знает, что такое правда, не всегда полезно рассказывать ее. Напротив: в большинстве случаев правда осложняет жизнь. Поэтому брак, где супруги всем делятся, не может длиться сколь-нибудь долго. Они бегут друг от друга как черт от ладана или мрут со скуки, а это самая жуткая смерть, потому что ты при этом остаешься в живых. Именно по этому поводу кто-то сказал, Вольтер, кажется, что рассказывать все – это скорейший способ перестать вызывать интерес.
– Ну, тогда ты перестанешь вызывать интерес с минуты на минуту, потому что я прикинула, что твой запас цитат уже начинает иссякать.
На этот раз наступила моя очередь рассмеяться.
– Об этом не волнуйся, – успокоил я ее и в тот момент понял, что слишком много выпил, но, поскольку Клаудия, должно быть, тоже была изрядно пьяна, я решил не придавать этому значения. – Для подобных случаев у меня всегда есть стратегический запас.
– Во всяком случае, – продолжал я забавляться» глотнув еще виски и прикурив сигарету от лежащей на столе зажигалки, – я готов отстаивать свою правоту. Нельзя рассказывать все. Особенно если ты женат. Ибо беда любого брака в том, что все делается вместе: вместе едят, вместе спят, даже нужду справляют в одном помещении, а иногда и вместе. Это ужасно, больше всего напоминает концентрационный лагерь, потому что нет места для частной, внутренней жизни. Если человек не способен создать себе личное пространство, неведомое и недоступное для партнера, то он пропал. Так вот, это личное пространство и является тайной. Пусть это звучит несколько напыщенно, но я скажу тебе, что это пространство – территория свободы. Поэтому нужно уметь хранить тайну.
И тогда я вспомнил недавно прочитанный анекдот. Двое друзей встречаются в баре, болтают ни о чем, а потом один говорит другому с загадочным видом: «Я расскажу тебе один секрет, если ты способен сохранить его». На что другой, не скрывая раздражения, отвечает: «Как ты хочешь, чтобы я сохранил твой секрет, если ты первый неспособен сохранить его!» Клаудия оценила анекдот и расхохоталась, и я рассмеялся вслед за ней, поскольку всегда приятно доставлять радость людям (может, это говорит в пользу всеми порицаемого эгоизма) или просто поскольку с благодарностью убедился, что, в отличие от времени, когда мы встречались, теперь я мог рассмешить Клаудию – и я почувствовал себя счастливым. И вот тогда Клаудия меня по-настоящему удивила.
– Послушай, Томас, позволь мне задать тебе один вопрос, – произнесла она с легкой улыбкой, еще блуждавшей на губах, в то время как я наслаждался успехом своего красноречия и закреплял его новыми глотками виски. – Я ведь раньше тебе нравилась, правда?
Я поперхнулся и закашлялся.
– Прости, Клаудия, – извинился я. – Что ты сказала?
– Нравилась ли я тебе раньше?
– Нравилась ли ты мне? – Я улыбнулся, не сумев скрыть свою растерянность. – Ну и вопрос!
Клаудия сделала глубокую затяжку и, задумчиво глядя на огонек сигареты, раздуваемый ветром, выпустила через рот и нос легкое расплывчатое облачко дыма. Она взглянула на меня с искоркой иронии в глазах и продолжала настаивать:
– Скажи мне правду: нравилась я тебе или нет?
– Ну да, думаю, да, я не знаю, прошло столько времени, – пробормотал я. – Полагаю, что нравилась.
– Не слишком уверенно ты это говоришь.
– С той поры прошла тысяча лет, Клаудия, – возмутился я. – Сколько? Пятнадцать, двадцать? А ты хочешь, чтобы я был уверен. Да я и половины всего не помню.
– А я вот помню все.
– Тогда зачем ты меня спрашиваешь?
– Потому что хочу услышать это от тебя, – созналась она. – Нравилась я тебе или нет.
– Да, полагаю, что да, я тебе уже говорил.
– По-настоящему или нет?
– Бог мой, по-настоящему…
– Я имею в виду, любил ли ты меня.
Внезапно мне стало жарко в свитере. Я не осмелился его снять.
– Любил ли? – переспросил я. – Я не знаю. Тогда я думал, что да, а сейчас не знаю…
– Так на чем же мы остановимся?
– На том, что любил, – сказал я, снова сдаваясь, и, возможно, заинтригованный желанием узнать, как далеко собирается зайти Клаудия, продолжил: – По правде, любил. Долгое время ты мне очень нравилась. На самом деле, по-честному, с тех пор как я тебя помню.
– А сейчас?
– Сейчас что?
– Сейчас я тебе нравлюсь?
– Конечно же, Клаудия, – сказал я со всей искренностью, которую был способен изобразить. – Ты очень красива.
– Не валяй дурака, Томас, – произнесла она. – Я не спрашиваю тебя, красива ли я. Я спрашиваю, нравлюсь я тебе или нет.
В этот момент я ощутил эрекцию.
– Очень, – признался я.
– Ты хотел бы переспать со мной?
– К черту, Клаудия, ты что это, в самом деле! – воскликнул я в отчаянии, будучи не в силах побороть подозрение, что моя подруга пытается издеваться надо мной, и тщетно стараясь удержать ту дружески- ироничную манеру, которая весь вечер помогала мне сохранять благоразумие. – Это допрос?
– Нет, конечно, – серьезно ответила она. – Я только хотела бы знать, пошел бы ты со мной в постель?
– Когда?
– Сегодня ночью, – сказала она. – Прямо сейчас. Скажи: да или нет.
Воцарилось молчание.
– Я был бы в восторге.
– Правда?
Мне показалось немыслимым, что она в этом сомневается. Я просто ответил:
– Правда.
Клаудия посмотрела мне в глаза, улыбнулась, допила виски, затушила сигарету, встала и протянула мне руку:
– Давай, – сказала она. – Пойдем.
3
Первое, о чем я подумал наутро, проснувшись с пересохшим ртом и режущей болью в горле и в висках, это о том, что алкоголь и ночной холод сделали свое дело, Клаудия все еще лежала рядом со мной, обнаженная, свернувшись калачиком под простыней, прядь волос упала ей на лицо, а зажмуренные веки словно пытались защитить покой ее сна от падающих из галереи ярких солнечных лучей заливающих комнату золотистым светом, лишь слегка приглушенным белыми занавесками. Меня мучила жажда и хотелось в туалет, так что я встал, натянул брюки и направился в ванную. Я пописал. Затем попил воды из- под крана и, подняв голову, внезапно увидел свое отражение в зеркале: волосы взъерошены, веки опухли, сонные усталые глаза, нос и скулы осунулись, губы безвольно обмякли, подбородок потемнел от щетины. Я
