же набрал номер, который она мне сообщила, но ответила мне не Луиза, а Хуан Луис.
– Извини, Хуан Луис, это Томас, – поспешно извинился я. – Я звонил Луизе. Твоя мать, верно, ошиблась и дала мне неправильный номер.
– Мать совсем плоха, – сообщил он, не снизойдя поздороваться.
Словно разговаривая сам с собой или словно я спрашивал его о матери, Хуан Луис продолжал:
– Не знаю, что с ней происходит, но, по-моему, это уже старческий маразм.
Он принялся рассказывать о ее небрежности, оговорках, глупостях и забывчивости, и наконец подытожил:
– Я так и сказал Луизе: пора класть ее в больницу.
– Мне очень жаль, – произнес я искренне, затем, пытаясь завоевать его расположение, я спросил: – Как Монтсе и ребята?
– Хорошо, – сухо отрезал он и, будто что-то вдруг вспомнив, с неожиданной любезностью поинтересовался: – Тебе нужен телефон Луизы?
Он мне его дал. Затем презрительным тоном сообщил, что Луиза живет с Ориолем Торресом. Почему-то меня эта новость совсем не удивила.
– Честно говоря, Томас, – добавил потом Хуан Луис, возможно, неправильно истолковав мое молчание, в котором было больше смирения, чем обиды, причем в его голосе зазвучала доброжелательная теплота, коей я никогда прежде не удостаивался: – Я не знаю, захочет ли Луиза разговаривать с тобой, мне кажется, она винит во всем случившемся тебя. Ты же знаешь, какими бывают женщины.» В любом случае, попробуй, ты ничего не теряешь.
В его голосе зазвенел металл, когда он продолжил:
– Ты знаком с этим типом, с которым она живет? Он говорит, что работает в университете. Ха-ха! Да он в жизни не работал и никогда не будет! Это такой папенькин сыночек, у его семьи денег куры не клюют. И вообще, он из тех, кто любит всех поучать. Этого мне только не хватало! Будто у меня и без него забот мало. Честно тебе скажу, и не думай, что я хочу польстить тебе: лично я предпочитаю тебя. Монтсе пытается убедить меня, что Луиза только выиграла от такой замены, но я на твоей сторон потому что всегда говорил: смотри, Монтсе, лучше синица в руке, чем журавль в небе.
Я почти уже собрался поблагодарить его за эти запоздалое и ошибочное признание моих заслуг и объяснить что я всего лишь хотел попросить Луизу забрать свои вещи, но по какой-то причине, наверное, в первую очередь мне не хватило самолюбия, я не сделал ни того, ни другого. Не вдаваясь в подробности, я повесил трубку и, в полной уверенности, что не смогу поговорить с Луизой, слегка нервничая, набрал тот номер, что мне дал Хуан Луис. Мне ответил Ориоль Торрес.
– Минуточку, пожалуйста, – произнес он, когда я попросил позвать Луизу. – Кто ее спрашивает?
Мне пришлось назвать себя.
– А, Томас! Это Ориоль Торрес. Как поживаешь?
Я ответил, что хорошо, и вновь повторил свою просьбу. С деланной любезностью он повторил:
– Минуточку, пожалуйста. Через миг он вернулся к телефону.
– Извини, Томас, – сказал он с притворным сожалением. – Она не хочет подходить.
Я лаконично объяснил, для чего хочу с ней поговорить.
– А, ну если об этом… – протянул он. – А когда ты переезжаешь?
– В начале января.
– Тогда, не волнуйся, – заверил он. – До этого времени мы заберем ее вещи.
Торрес не сдержал своего слова, но однажды утром, в середине января, когда переезд был в разгаре, он позвонил и сказал, что, если я не возражаю, на следующий день они приедут за вещами Луизы. На этот раз все состоялось. Помню, что в тот вечер на Луизе были потертые джинсы, голубая рубашка и кофта, белые тапочки, а волосы были подстрижены коротко, как у мальчика. То ли потому, что я ее давно не видел, то ли потому, что я ощущал ее далекой и чужой для меня и для моих воспоминаний о ней, – но, взглянув на нее, я почувствовал комок в горле и с какой-то ностальгией, будто не я сам формулировал эту фразу, сказал про себя: «Достаточно лишь ненадолго расстаться с кем-то, чтобы он превратился в другого человека». Прежде чем приняться за работу, мы немного поболтали о какой-то ерунде, и помню, что во время одной паузы я невольно подумал, что посторонний наблюдатель мог бы решить, будто с Луизой меня связывают столь же поверхностные отношения, как и с Торресом. После этого вынужденного обмена банальностями, который я, вспоминая потом, сравнивал с проходом через поле, ощетинившееся осколками битого стекла, я помог погрузить вещи Луизы в машину, просторный «ниссан» цвета синий металлик. Когда мы закончили, я записал на клочке бумаги свой новый адрес, и Луиза, уже успевшая сесть в машину, опустила стекло, чтобы взять его.
– Это мой новый адрес, – произнес я голосом, проникнутым былой нежностью и невольно исключающим Торреса из беседы. – Позвони, если что-нибудь будет нужно.
Я снова ощутил комок в горле, с трудом сглотнул слюну и добавил:
– Ты не представляешь себе, как я сожалею о случившемся.
Луиза подняла взгляд от бумажки и посмотрела мне в глаза, и именно тогда я окончательно и безошибочно узнал в побледневшей серьезной женщине напротив меня ту женщину, с которой я прожил шесть лет, и на миг мне показалось, что я смогу произнести нечто настоящее и решающее, что-то, что вдруг разрушит пустой мираж этой призрачной встречи. Не знаю, то ли я не захотел, то ли не смог этого сделать, потому что в ту же минуту Торрес завел машину и беззаботно попрощался со мной, сохраняя в голосе ледяную любезность, не покидавшую его весь вечер:
– Спасибо за все, Томас. Я тоже говорю: если тебе что-нибудь понадобится, ты знаешь, где нас найти. Я уверен, что мы скоро встретимся.
5
Мы снова встретились через четыре месяца. За это время в моей жизни произошли многие перемены. К примеру, я открыл для себя удовольствие решать самому маленькие проблемы, возникавшие поначалу с моей новой квартирой (очень скоро я полюбил ее больше, чем старую квартиру на улице Индустрии, в основном благодаря ее местоположению в центре): пара незначительных аварий с трубами, какие-то дефекты проводки; я также открыл для себя удовольствие самому покупать себе одежду, составлять меню на день, на свой вкус расставлять мебель в доме. Прежде этим всегда занималась Луиза. Тогда я понял, что вышел из подросткового возраста, что обрел независимость. С удивлением я
Поскольку мне уже не нужно было работать и поскольку надо мной не довлела обязанность делать это, а совесть уже не мучила за то, что я этого не делаю, то я вернулся к работе. Я пересмотрел план, записи, статьи, книги и прочие данные, собранные для написания статьи о «Воле», и за одну неделю прилежного труда, с легкостью, удивившей меня самого, и с удовольствием, никогда не испытанным прежде, с осознанием необходимости и в счастливом возбуждении от того, что пишу нечто жизненно-важное для себя, я написал эту статью. Прочитав, Марсело заметил, что это лучшее из написанного мною, а поскольку прошел срок, назначенный журналом, который должен был опубликовать ее, он посоветовал отослать статью в другой журнал. Скорее желая угодить Марсело, нежели в надежде, что ее примут, – этот журнал славился своими высокими требованиями, а я уже научился не придавать большого значения отеческим похвалам Марсело, – и без малейшей заинтересованности, потому что мне доставила удовольствие сама работа над статьей, а не возможность увидеть ее напечатанной, я все же послал ее. К моему удивлению, ее взяли. Естественно, статью я посвятил Марсело. Мне говорили, что публикация появилась уже несколько недель назад, но я еще не получил оттиск.
Также по-другому пошли и дела в университете. В конце концов, поддавшись неодолимому массовому давлению студентов, перед Рождеством правительство дало согласие на переговоры с их. делегатами по
