цветочные звезды черешен и слив.На пальцах вошел он в ночную аллею,запасы отваги в себе распалив.Спит топотный флигель, где вечные свадьбыс бряцаньем монист, серебра и ключей…И только в саду, украшеньи усадьбы,немолчно играют семь шумных ключей.Вот скошенный мостик с березовым скрипом,вот шест молчаливо несет в вышинуизбушку скворца. Там, за банею — липа,к которой привязывал барин жену…Дитя в долгополой рубашке обходитглухие дорожки, бугры и кусты,но даже в укромных углах не находитврагов милосердия и чистоты.Дитя! не на лоне садовой природыскрываются черти, от коих беда:пустые сердца человечьей породыбывают вместилищем их иногда.
БОЛЬШАЯ ДОРОГА
Зимний вечер в усадебном домеопишу я: знаком он не всем.Спят ребята за сетками, кромеНиколая, которому семь.Даже в детской дрожит занавескаот сапог и бильярдных тростей…Это папенька пробочным трескомвеселит запоздалых гостей.Не спалось Николаю в те ночи.Как большой он следил из окназа паденьем тех трепетных корчей,что вытряхивала вышина.Смутный страх в этой детской душонкенарастал, как под снегом карниз.И нередко в одной рубашонкеон спускался украдкою вниз.В зале — дым и лепные голубки,бой кукушки дошел уж до трех,но сновали дворовые юбки,где по ситцу рассыпан горох…Барский дом выходил на большуюстолбовую дорогу. По нейперед святками ездили в Шую,накаляя полозья саней.Шли хмельные (конечно, углами).Бабы с яйцами шли на Святой.Шли колодники, бья кандалами,по укатанной плоскости той.За шеренгой макушек колпачныхшел конвой, отбивающий такт…Это был завывающий, мрачный,знаменитый Владимирский тракт.Мальчик часто смотрел на дорогу(от волненья расширив зрачки),как клейменые двигались в ногу,задевая ограду почти.Он не верил, что в выжженных кожахне лежит за душой ничего:эти люди, с ушами в рогожах,увидали однажды его.На снегу у господского дома(как бывает в воскресные дни),от бутылок осталась солома,
