— Зося? — прошептал он так, что вздрогнули, приподнялись на локтях больные, а Майзис в восторге потер руки. — Зося! — повторил он громче и, высокий, могучий, сильный, склонился над постелью, как бы пытаясь оградить ее от чужих глаз, от болезней, от всех бед. Взял тонкие исхудалые руки в свои мягкие широкие ладони, осторожно сжал — Откуда вы взялись Зося?..
5
На стоянке такси у вокзала один из шоферов радушно пригласил Яроша:
— Пожалуйте, доктор, в мою.
— В Дятловское лесничество. Знаете?
— Знаю. Наш брат все должен знать. «Волга» рванула с места. Ярош по инерции
откинулся на спинку и так застыл. Мелькали уличные фонари, витрины, фары встречных машин. Он закрыл глаза, но не почувствовал сладости отдыха. День позади. Необычный день. Ярош полон впечатлений от встречи с человеком, которого восемнадцать лет считал мертвым. «Вот сюжет для Кирилла», — он хотел направить мысли в другое русло, успокоиться. Но тщетно.
Зося попросила, чтоб он оперировал ее. И не сказала, как многие другие: «Лучше умереть, чем так мучиться». Она верила, что он может ее спасти.
Когда там еще операция! Не раньше, чем через месяц… Да и можно ли будет оперировать? Это покажет обследование. А он уже волнуется. Волнуется, пожалуй, больше, чем перед своей первой самостоятельной операцией. Представляет ее сердце, видит, как на макете, сужение левого предсердно- желудочного отверстия… недостаточность клапана… Мозг начинает напряженно работать. Идет операция… Он внимательно и придирчиво прослеживает весь ход ее — от подготовки больной до…
Вскрывает грудную клетку… Берет сердце… Вот оно…
Машина резко затормозила. Ярош открыл глаза. Стояли перед закрытым шлагбаумом у железнодорожного переезда на окраине города.
«Только всего проехали?» — удивился он.
Прошло несколько минут, а он уже чуть ли не закончил операцию, на которую нужны часы.
— Задремали, Антон Кузьмич? — спросил шофер.
Где-то сбоку пыхтел паровоз. Затрубил в рожок стрелочник.
Ярош заглянул в лицо, освещенное слабым отсветом приборов и красным фонарем шлагбаума. Нет, этого человека он не лечил, у него на лица память хорошая. Шофер, поняв, что доктор пытается его вспомнить, сказал:
— Вы спасли моего сына, Антон Кузьмич. На всю жизнь вам благодарен. Мать каждый день поминает. Хоть бы ты, говорит, поьозил доктора. Скажите — и я каждый день буду вас возить.
— Ну, что вы…
Прошел недлинный товарный состав. Старенький паровоз кинул в ночное небо пригоршню искр. Они упали назад на землю, погасли.
Медленно поднимался шлагбаум. Вместо красного фонаря загорелся зеленый. Ярош всегда дивился этой нехитрой механике.
Машина бросила на переезд короткий сноп света. Заблестели рельсы. За переездом фары выхватили из ночи длинный отрезок шоссе,
Ярош посмотрел в боковое окно и увидел звезды. Их было мало, и они плыли над черным лесом, который всегда ночью почему-то казался ему горной грядой — с вершинами, уступами, теснинами. А днем это была ровная стена леса в километре от дороги. Там, впереди, лес подступит к самому шоссе, и тогда исчезнет иллюзия. Антон Кузьмич не знал, как объяснить этот обман зрения.
Остановка, разговор с шофером, звезды, лес — все это отвлекло его мысли от Зоси Правда, ненадолго. Вскоре он уже снова думал о ней, но теперь по-иному. Вспомнил вторую за этот день стычку с Тамарой. Она вдруг отказала в переводе Зоси в ту клинику, где работал Ярош. Язвительно спросила:
— Твоя подпольная любовь?
Антон не выдержал и выругался, грубо, со злостью. Гаецкая испугалась, сразу оформила перевод.
Когда Ярош позвонил в редакцию Шикови-чу, что задерживается, тот сказал:
— Черт с тобой. Торчи возле своих больных хоть неделю. А я погибаю от духоты.
Ярош долго сидел у постели Зоси. Она смотрела на него, улыбалась, счастливая и смущенная.
— Где вы были все это время? — спросил он.
— Последние — четыре года здесь, в нашем городе.
— Что же вы делали?
— Работала приемщицей в швейной артели на Выселках.
— И не знали обо мне?
— Знала. Видела несколько раз.
— Видели? И не могли прийти?
— Не решалась..
— Стыдно подпольщице быть такой нерешительной!
— Какая я подпольщица! Я дочь доктора Савича. — Глаза Зоси наполнились слезами.
— Ну, не надо! Пожалуйста! Никаких волнений и никаких рассказов! Обо всем поговорим потом. — Он поднялся, чтобы уйти. Она робко попросила:
— Посидите еще немножко, Антон Кузьмич. Мальчик этот, Тарас, жив?
— Мальчик! Мальчик уже в армии отслужил. На заводе работает…
— Я искала его. — Она как будто считала себя виноватой, как будто просила прощения за то, что не сумела найти ребенка.
— Потом, потом. Не волнуйте себя никакими воспоминаниями.
Теперь, в машине, он решил, что надо завтра же обо всем рассказать Маше и попросить, чтобы она взяла над Зосей шефство. Не как сестра. Как человек.
Такси свернуло с шоссе в лес. В свете фар деревья кажутся неживыми, как на декорации. Проплывают застывшие стволы с неподвижной белой листвой. Будто на миг рождаются из доисторической тьмы и снова уходят в небытие. Тени бегут впереди, перегоняют свет: длинные, узкие вблизи и широкие вдалеке. А по бокам черно. И наверху мрак: опять не видно звезд.
Ярош любил ночную езду по лесу. Часто уговаривал Шиковича поездить. Тот не понимал его восторгов. Ярош сердился: «Какой ты, к дьяволу, писатель, если не чувствуешь такой красоты. Ты погляди на эти сосны! Какой цвет? А тени! С чем ты сравнишь их? Попробуй написать это! Помрешь — не напишешь. Тут, брат, нужен какой-то особый, условный прием».
— Хирург-абстракционист! — хмыкал Ши-кович. — Новости! Чудеса из чудес!
Шофер такси, должно быть, в знак благодарности, хотел довезти своего пассажира как можно скорей и мчался по корням и выбоинам, не жалея машины.
Ярош попросил:
— Потише, пожалуйста. Можно?
— Можно! — Шофер сбавил скорость — Я думал, вы спешите.
— Нет, мне хочется полюбоваться лесом.
— Ого, лесок тут славный! Таких бы сосен — на дом.
— Что было у вашего сына?
— Перелом позвоночника. На строительстве. Несчастный случай.
— А-а, помню.
Шофера обрадовало, что доктор помнил его сына. Начал торопливо и многословно рассказывать о сыне, о себе, обо всей семье.
Ярош слушал и не слышал. Смотрел на лес и думал. Как в свете фар из темноты бросались навстречу машине деревья, кусты, так из глубин памяти стремительно выплывали эпизоды и события, далекие и близкие, времен подполья и нынешнего дня.
