Славик втиснулся глубже под станину. Хотелось спрятаться, превратиться во что угодно, хоть в электроузел.
Не раз за свою недолгую жизнь случалось ему что-нибудь натворить. Случалось, что несколько дней он жил под угрозой возмездия. Но _никогда еще не испытывал такого страха. Нет, это не страх, а что-то похуже. Тяжелое, отвратительное чувство! Оно сковывало все его существо.
Станок вздрогнул, как живой, кран медленно двинулся дальше.
Славик тайком перевел дыхание. Генрих сказал: — Посвети сюда.
Славик поднял повыше «переноску», от яркого света которой слезились глаза.
Генрих бросил на него короткий взгляд и стал закреплять крошечные гаечки. Неискушенному человеку, который видит станок только извне, могло показаться, что такая громадина состоит из одних крупных и тяжелых деталей.
Так сперва казалось и Славику, А тут есть детальки не крупнее часовых, особенно в электрооборудовании. Между прочим, эта сложность и привлекала Славика. Если б все было просто и однообразно, как он представлял себе по школьному знакомству с заводами — одно и то же из часа в час, изо дня в день, — наверное, ему все давно надоело бы. А на сборке всегда что-то новое.
— Что у тебя с Ниной? — спросил Генрих, протягивая руку за гайками и прокладками.
Славику что-то словно сдавило грудь. Прокладки прилипли к потной ладони.
— А-а… ничего. Ходим в кино,
— Ты же не любишь ее.
— А разве нельзя так?
— Как — так?
— Ну… вместе работаем, вместе гуляем, Генрих помолчал.
— С Нинкой нельзя. Имей в виду, она не такая… У нее все серьезно, И планы у нее серьезные и простые: выйти замуж, нарожать детей… Иные модники фыркают: мещанство. Олухи! Склоните головы! Это жизнь в ее естественном проявлении. Сами они мещане!
«Почему он говорит это мне? Неужто знает?» Куда девался острый язык, находчивость: ты мне слово — я тебе десять. Он, очкастый черт, кажется, работает, а все примечает. Разбить «переноску», что ли? Будто нечаянно.
Наконец Славик овладел собой. Осклабился.
— Думал, хоть один человек как человек, А ты тот же Ходас или Тарас. Моралисты! — и завыл в утробу станка: — Скучно жить, Генрих!
Он не раз уже склонял Вареника на свою сторону такими вот шуточками. Генриху свойственно чувство юмора,
— Думаешь, если испортишь жизнь другому, тебе станет веселей?
— А кому я испортил? Пошли вы все… Через несколько минут Тарас отправил его на склад за деталями. Славик напустил на себя такой беззаботный вид, что никому и в голову не могло прийти, как у него гнусно на душе. Он шел между станками, как по лесу. Насвистывал. И вдруг из-за станка — она, Нинка, Носик красный, глаза злые,
— Славик!
Он испуганно обернулся,
— Ух, глаза твои бесстыжие! Теперь тебе ничего не надо? Знай же, либо на себя руки наложу, либо тебя придушу станиной. Теперь мне все одно не жить. — Она всхлипнула.
А рядом, за станком — голоса. Кажется, начальник цеха.
Славик схватил ее за руку,
— Чего ты? Глупая, глупая… У меня просто времени нет. Я на подготовительные курсы в политехнический поступил. Каждый вечер… Ну ладно. Сегодня…
Шел знакомый рабочий, и Славик, обрадованный, оставил девушку и зашагал с ним рядом. Рассказал новый анекдот. Пытался смеяться. Выжимал из себя смех, а сам был скован страхом, новым, незнакомым. О, жестокая жизнь! Никакой радости и столько мук! Он проклинал тот час и миг, когда ему пришла в голову глупая мысль отомстить ей за свой испуг в первый день.
Месяц он водил ее в кино, в театр и говорил, говорил, говорил. Заходил за ней прямо в общежитие. Товаркам Нины по комнате он понравился: веселый. Некоторые, правда, предупреждали: «Ой, смотри, Нинка, заговорит он тебя». Другие подбадривали: «Хватай, Нинка, на лету. Вскружи ему голову. Чего на свете не бывает! Вон Лидка за инженера выскочила. Теперь здороваться не желает».
Нина знала, что не отличается красотой. Но девичье сердце сильнее ума, оно всегда в плену наивных иллюзий. Разве только красивые нравятся? Славик покорил тем, что не стеснялся показываться с ней на людях — в кино, в театре; знакомил со своими приятелями, хорошо одетыми парнями и девушками, и делал это, казалось ей, с гордостью. Для простой девушки, жившей еще деревенскими представлениями, это служило высшим доказательством его любви. Возможно, было здесь и другое: тяга чело/ века, изведавшего бедность и недостатки, к лучшему, более красивому.
В то воскресенье он явился в обжещитие утром и пригласил ее на дневной сеанс. А когда вышли из кино, предложил зайти к нему домой. Нинка на миг заколебалась, но не устояла перед искушением посмотреть, как он живет. Вообще, как живет писатель? Разве это не интересно? К тому же мелькнула тайная надежда, что он хочет показать ее своим родителям. Славик не сказал, что дома никого нет. Отец и мать вместе с Ярошами поехали на дачу сажать какой-то особенный декоративный кустарник. Ира с курсом в колхозе, копают картошку.
Славик открыл дверь и сам «удивился», что в квартире ни души. Он показал Нине библиотеку, отцовские книги. Потом включил радиолу. Поставил на стол длинную и узкую бутылку — не нашу. Вино Нинке не понравилось, кислятина. Но она слыхала, что все интеллигенты пьют почему-то кислое вместо вкусного сладкого вина, а потому выпила два высоких бокала. И ей стало хорошо и весело. Она сама предложила:
— Давай потанцуем..
Она любила танцевать, а Славик — нет. Он ходил с ней повсюду, а вот на танцы в заводской Дом культуры не повел ни разу.
Они закружили по кабинету вокруг маленького столика, мимо стеклянных шкафов, из которых смотрели на них молчаливые и строгие книги.
Славик поцеловал девушку. Нинка блаженно засмеялась. Она всегда так смеялась, когда он целовал ее. Продолжая танцевать, Славик «споткнулся» и… повалил девушку на диван. Стал жадно целовать губы, щеки, шею.
— Славичек… Родненький… не надо, Сла-вичек… Потом, потом… дороженький… — шептала она, так же жадно, до боли, целуя его.
…Когда наступило отрезвление, он вместо радости почувствовал стыд, отвращение к этому, к себе, к ней… Вдруг увидел, какая она некрасивая — Нинка. И сразу вспомнил Машу, которую давно уже не видел, но не забывал. Защемило сердце. И все росла неприязнь к Нине. Даже злоба… Почему она так легко отдалась? Может быть, он уже не первый?..
— Славичек… Дорогой… Теперь мы связаны с тобой навеки.
Его точно огнем обожгло.
«Связаны… навеки… Всю жизнь с ней? Из-за одной минуты? Что она мелет? Чего она хочет?»
И ко всем бедам — еще страх. Как удар. В голову, в грудь.
А в этот момент — звонок. Они вскочили. Славик оторопел, растерялся. Бросился к радиоле, выключил. Настойчиво прозвучали три коротких звонка. Ира! Она так звонит. А если родители? Славик снова включил радиолу. Чересчур резко крутнул регулятор громкости. Музыка заполнила квартиру.
Показалось, что Нина умышленно медлит, приводя себя в порядок. И делает это, ничуть не стесняясь его. Славик возненавидел ее в этот миг. Бросил злобно:
— Быстрее!
И побежал к двери. Прислушался. Долгий звонок. Да, Ира. Злится. Он отворил. Сестра хлопнула его по лицу рукавицей, с которой посыпался песок.
— Соня! Не дозвонишьсяГ
В его рыбачьей куртке, в брюках, в очках она похожа была на геолога. Бросила шапку в коридоре на
