Пешехонова с Кельсиевым и т. д. Но разве это имеет убедительность для видящего, что никакие режимы и никакие времена не совпадают до полного тождества?
Е. Д. Кускова могла бы еще спорить с г. Сухомлиным, утверждающим тождество режимов. Но, по- видимому, с ним ей спорить не о чем.
И последний вывод наш (мой и того процента эмиграции, которого учесть я не могу) таков: хорошо бы, пора бы, поставить в квазиспорах — точку. А на возвращенстве, как на вопросе, — крест. Ведь «вопроса»-то, пожалуй, и нету. Есть личные дела Пешехонова, есть тревожность Кусковой, а если есть «общество» молодых возвращенцев — то мало ли какие общества учреждает неопытная «ветреная молодежь»? Их увлекла «гордая голова», может быть, слово «идея» (если не слово, какая же это, все-таки, «идея»?). Они, вот, и о большевиках еще не знают: «Мы не знаем, что найдем на родине». Опыт им необходим. Пусть Е. Д. Кускова не тревожится за членов «общества»: жизнь сумеет каждого свести с облаков на землю. На какую мы не решаем; мы только ручаемся: если на большевистскую, — то не с «гордо поднятой» головой, а с «повинной».
Большевицкий «меч сечет» нередко и «повинную голову». Эта его особенность известна Е. Д. Кусковой — но всем ли молодым возвращенцам она известна? Они как будто даже этого не знают. А жизнь учит таких, ничего не знающих, особенно сурово.
СПОР НА КОРАБЛЕ
Журнал «Путь» (Изд. Р.-Ф. Академии, под редакцией Н. А. Бердяева) — явление не случайное и совсем не незначительное. Около него сгруппированы видные силы нашей интеллигенции. Он связан с довольно широкими кругами эмиграции, преимущественно молодежи и, судя по «письму из России» (в лежащем передо мною 2-м номере журнала), сохраняет связь и с интеллигенцией, оставшейся на родине.
«Путь» называет себя «органом религиозно-философской мысли». Движение интеллигенции в сторону религиозно-философских вопросов не ново. Начало его относится к первым годам нынешнего столетия. Будущий историк с интересом проследит когда-нибудь всю линию этого движения. Ставить его в непосредственную связь с Вл. Соловьевым (умершим в последний год 19 века) было бы ошибочно: течение зародилось самостоятельно и лишь впоследствии, расширившись, как бы встретилось с Соловьевым. Впрочем, для некоторых, оказавшихся в том же русле позднее, Соловьев сыграл роль моста к берегам положительной религии.
Кое-кто из этих лиц находится сейчас среди ближайших участников «Пути»; это одно указывает на некую преемственность, не говоря о чертах сходства по существу, — о них речь впереди.
Однако существенна и разница: нынешний журнал «Путь» должен бы называться, ради точности, органом не религиозно-философской, а православно-философской мысли. Эту новую для русского религиозного течения позицию нельзя упускать из вида при рассмотрении журнала: она изменяет многое. Отметим для начала, что она уже заставила некоторых бывших соловьевцев слегка изменить свое отношение к Соловьеву. Во 2-м номере собраны статьи и заметки, посвященные Соловьеву (по случаю 25- летия со дня его смерти). Авторы неизменно выдвигают на первый план «православие» Соловьева, православие malgre tout[11], настаивают на нем, как бы защищают память философа — и его самого — от возможных инотолкований. А речь протоирея С. Булгакова на «поминках» Соловьева (кстати, как раз для Булгакова Соловьев послужил некогда мостом от марксизма к христианству) — отличалась прямо суровостью: хотя, говорил он, и был дан «усопшему рабу Божьему Владимиру дар печалования о расколах церковных», но не всегда сохранял он «трезвенность», смешивая «возбуждение и самочиние с пророчествованием» и т. д. «Дело любви церковной» — молиться за него, освобождая его «душу от тяготеющих на ней ошибок с их последствиями…».
Но и пр. Булгаков кончил, вспомнив, как другие, о православном «приобщении на смертном одре», — ввиду чего «Православие не отрицается своего сына».
Эта суровость как будто и не вяжется на первый взгляд с безграничной «свободой», данной, по словам того же пр. Булгакова, в православии («Очерки учения о Церкви»). Впрочем, о «свободе», — (да и то, как мы увидим ниже, специальной) — но говорится лишь в разумении верных сынов Церкви. На Соловьеве до сих пор лежат особого рода подозрения.
Но самое любопытное, самое характерное для «Пути», — его центральный узел, — это статья Н. А. Бердяева «Спасение и творчество» и отчет Л. Зандера о двух съездах «христианской молодежи», в Хопове и в Аржероне. «Движение» молодежи (его предполагается переименовать в «братство», и уже не «христианское», а «православное») захватывает ныне довольно широкие слои эмиграции. Оно разбито на «кружки» — почти во всех европейских странах — и находится под покровительством видных православных иерархов. Съезд в Хопове (Сербия) возглавлял известный м. Антоний Волынский. В последнем, Аржеронском, съезде принимали участие, кроме «путейцев» с пр. Булгаковым во главе, парижские иерархи митр. Евлогий и еп. Вениамин. Этот съезд и ознаменовался, в присутствии многочисленной «молодой» толпы слушателей, — дебатами по поводу бердяевского доклада.
Доклад был на ту же тему — «спасения и творчества», а дебаты — очень серьезны. Вопрос, затронутый Бердяевым (может быть, центральный для большинства «путейцев»), вызвал горячую отповедь еп. Вениамина. Какой же это вопрос?
Да тот самый, с которым впервые подходила интеллигенция к религии, к христианству, и когда она впервые стала лицом к лицу с представителями православия: вопрос о включении в зону христианства полноты жизни, иначе говоря — «мира». Каково отношение христианской церкви к «миру»? К творчеству? Культуре? К общественности? К государству? Из общих вопросов естественно вытекали частные: о церкви православной, о взаимоотношении православия и самодержавия и т. д.
Если дебаты принимали иногда вид борьбы — это была борьба за «мир», за его ценности. Интеллигенция хотела знать, может ли церковь приобщить их к своим исконным, высоким ценностям личного спасения, жертвенности и подвига?
Прошли годы… и какие! Православная церковь, среди неслыханных гонений, предательства и крови, осталась верной себе, явила пример величайшей силы духа на своем пути, ведущем через смирение, жертву и личное подвижничество к личному спасению. Но коренной вопрос тех времен — остается; и, как мы видим, в иной обстановке, с иных позиций — продолжает волновать религиозно-философскую мысль.
Однако изменение позиций — очень существенно меняет дело. Очень важно, что вопрос перенесен внутрь церковной ограды. Нет больше вопрошающих церковь и ждущих от нее ответа. Вопрошающие сами же и отвечающие, ибо все они — православные. У тех, кто борется «за мир», борьба теперь сливается с борьбой и «за православие». Трудно понять это со стороны, а это именно так. Нынешние борцы за мирские ценности не сомневаются, что православие истинное их включает. Поэтому защитникам исконно- православного взгляда они готовы, прежде всего, бросить упрек в «неправославии». А вторые в том же обличают первых.
«Путь» дает яркую картину этой борьбы, или, говоря мягче, этих острых споров.
Крайне резок — Бердяев. Он восстает на «официальных людей церкви, профессионалов религии», которые «говорят нам, что дело личного спасения есть единое на потребу… Зачем знание, зачем наука и искусство… зачем правда общественная…?». Идя дальше, он доказывает, почему такое православие (т. е. реальное, современное), отрицающее «мир и все дела его» вплоть до государства, — на практике признает, и не может не признавать одну из его форм, — «православную монархию» (самодержавие).
«Нельзя долее терпеть, чтобы церковь оставалась бездвиж-ной и по существу оторванной от мира», — говорит Бердяев и приходит к необходимости «создания нового церковного организма».
Столь же пряма и отповедь еп. Вениамина. Бердяевскую постановку вопроса он называет «нехристианской и греховной».
Его утверждения как раз обратны: «На первом месте всегда — «я», мои интересы, мое спасенье…»
