Левашову стало гадко. Да еще небо серое и безликое нависало над ними, как потолок малогабаритной квартиры.
– Представляете, – сказал он, – если бы сейчас журавли. Журавли над Москвой…
Она все поняла.
– Вас смутил род моих занятий. Я и не собиралась ничего скрывать. И убеждать, что моя работа заканчивается с последней пропетой песней… Я совсем иначе планировала свою жизнь, а она сложилась вот так, то есть никак…
Он и не знал о существовании этого кафе в центре Москвы. Кафе принадлежало союзу театральных деятелей, но, вопреки громкому названию, выглядело убого и пустынно.
– Наташка! – воскликнула одна из официанток.
– Галка! – обрадовалась Наташа. – Ну, как вы здесь?
– Что нам будет, ветеранам общепита, – мы любые времена переживем… Ты-то как? Все там же?
– Там же, тогда же…
– А что же молодой человек, – Галя кивнула на Левашова, – не положит этому конец?
– Молодой человек появился только сегодня – два дня морочил мне голову. Я возлагаю на него большие надежды. Не знаю, оправдает ли…
– И к могиле покойного, вместо терновых венков, были возложены надежды, которые он так и не оправдал при жизни, – сумеречно продекламировал Левашов. – Вы вот что, Галя, принесите-ка нам, для начала, меню.
– Какое меню? – изумилась официантка. – У нас кроме коньяка и крабовых палочек уже лет пять как ничего нет. Ну, еще печенка… Тушеную капусту предусмотрительно не предлагаю.
– Вот те раз, – расстроился Левашов, – а я собирался блеснуть…
– Теоретически вам это удалось, – успокоила его Наташа.
Они забрались в дальний угол, к двери служебного входа, хотя в этом и не было особой необходимости – кроме них в кафе сидело человек пять-шесть.
Появилась Галя, расставила на столе закуски.
– Посидеть, что ли, с вами.
– Ты извини, Галка, – серьезно сказала Наташа, – но мы не виделись целую жизнь.
– Это срок! – не смутилась Галя.
И исчезла.
– Вы, наверное, чувствуете себя неуютно? – спросила Наташа.
– Вообще я стараюсь не злоупотреблять этим, – Левашов постучал по горлышку бутылки, – но иногда срываюсь… И что удивительно – особенно не стремлюсь возвращаться из этого состояния. Я никогда не думал, что так гадко быть трезвым сегодня…
– Я понимаю вас, – как эхо отозвалась Наташа. – Со мной происходит то же самое… – Она взяла его за руку. – Вряд ли что-нибудь переменится вокруг нас…
– Вряд ли, – он взял ее за руку. – Послушай, где ты была все это время?
– Просто ты не искал меня…
– Искал. Иногда мне казалось: вот-вот, это ты. До тебя оставалось каких-нибудь два шага, но я не делал их…
– Никогда?
– Никогда.
– Я тоже. Это были не мы.
– Я никуда не отпущу тебя. Сегодня ты бросишь все…
– Брошу, – легко согласилась она. – Давай все-таки выпьем. И поешь. Я за тобой поухаживаю. – Она подвинула ему крабовые палочки, сделала бутерброд с паштетом. – Бедный мой Левашов. Слушай, – неожиданно вспомнила она, виновато прижав руку к груди, – а как тебя зовут?
– Евгений, – расхохотался Левашов. – Женя.
– Правда? Как я люблю это имя. Женя, Женечка, Наташа… Ну что, выпьем?
Они выпили.
– А что было главным в твоей жизни? – спросила она.
– Поиски тебя.
Она смотрела выжидающе.
Он задумался на мгновение, ответил коротко:
– Война.
– И если тебя позовут вновь – ты пойдешь?
Он молчал, глядел мимо нее. Этой женщине нельзя было врать. Никогда. Ни в чем.
– Пойду.
– И я не смогу тебя удержать?
– Понимаешь…
– Понимаю. Не надо ничего объяснять… Я люблю тебя, Левашов. Все остальное неважно.
Он находился в каком-то странном оцепенении. Неужели случилось то, чего он ждал всю жизнь?
Он разлил коньяк, поднял рюмку.
– Ну вот: мы муж и жена. С сегодняшнего дня начинается наша жизнь. Она пройдет под флагом крабовой палочки.
– Под майонезом…
– Майонеза обещать не могу…
– Скажи, а как жена, я могу поинтересоваться, чем ты занимаешься?
– А ты, собственно, только и делаешь, что интересуешься.
– Ну, знаешь, в конце концов, я выхожу замуж впервые.
– Это аргумент. А работаю я оператором на одной жуликоватой, но крайне независимой студии.
– Да? – удивилась Наташа. – И что же вы снимаете?
– Рекламу, клипы.
– Какие?
Он назвал.
Наташа болезненно поморщилась.
– Господи, какая гадость.
Она приоткрыла портьеру, посмотрела в окно. Через давно не мытые стекла первого этажа были едва различимы лица совсем чужих людей.
– Когда человек счастлив – окружающие кажутся ему только прохожими, – отстраненно произнесла она. – А ты пробовал заняться чем-нибудь другим?
– Мне некого было стыдиться. У меня не было тебя.
Он долго смотрел на нее, наконец сказал:
– Наташа… Мы будем жить нелегко, может, бедно, но мы останемся собой. Ты согласна?
– Конечно, – ответила она просто.
Потом она звонила из автомата.
В автомате были выбиты стекла, тяжело поскрипывала дверь, и казалось, все это: и металлический каркас и пластиковый корпус телефона, – было соткано из вечернего неба и звезд специально для Левашова и Наташи и растворится тотчас, как только Наташа опустит трубку.
Растворится до следующего прохожего, которому будет необходимо сделать самый важный, решающий звонок в своей жизни. Немедленно. Из первого телефона-автомата.
– Сергей Борисович, голубчик, это Наташа. Передайте, пожалуйста, Ксении, что меня сегодня не будет. И завтра… Что? Да, уезжаю. Звоню с вокзала… Все понимаю, Сергей Борисович, но что делать – крайние обстоятельства…
Левашов стоял рядом, прислонившись к будке, слушал эту несусветную ложь.
Наташа забарабанила пальцами по его плечу и, зажимая трубку ладонью, проговорила:
– Слушай, бог меня накажет, да? – и тут же проинформировала о реакции на том конце провода. – Ругается на чем свет стоит…
– Не отвлекайся, – мудро посоветовал Левашов.
