Отец прищурился:
— Почему?
— Мне было л-любопытно, — Валериус ненавидел себя за то, что всегда заикался в присутствии отца.
— Почему? Ты думаешь, ему больно?
Валериус слишком боялся отвечать. У отца был тот безразличный взгляд, который часто появлялся в его глазах. Взгляд, который означал, что теплый, любящий родитель исчез, а вместо него появился жестокий военачальник.
Так же сильно, как он любил отца, он боялся военачальника, способного на любой хладнокровный беспощадный акт, даже против своих сыновей.
— Ответь мне, мальчик. Ты думаешь, ему больно?
Он кивнул.
— Тебя это заботит?
Валериус сморгнул слезы прежде, чем они выдадут его. Это, правда, его волновало, но также ему было известно, что отец впадет в бешенство, если он осмелится сказать об этом вслух.
— Н-нет. Меня это не з-заботит.
— Тогда докажи это.
Валериус мигнул, вдруг испугавшись того, что это означает.
— Доказать?
Отец взял со стойки кнут и протянул ему.
— Дай ему десять ударов плетью, или я увижу, как тебе дадут двадцать.
Подавленный, Валериус взял кнут трясущимися руками и сделал десять ударов.
Непривыкший орудовать кнутом, он не попадал по спине Зарека, и плеть опускалась на нетронутые руки и ноги мальчика.
Чистая плоть, которую никогда не били прежде. В первый раз Зарек шипел и отскакивал от ударов, и последний из них разрезал ему лицо прямо под бровью.
Зарек кричал, прикрыв глаз ладошкой, и из-под грязных пальцев лилась кровь.
Валериуса затошнило от похвалы отца за то, что он ослепил раба на один глаз. Как ни удивительно, отец даже похлопал его по спине:
— Вот так, мой сын. Всегда наноси удар, когда они наиболее уязвимы. Однажды ты станешь прекрасным генералом.
Когда Зарек поднял глаза, пустота из них ушла. Правая сторона лица была в крови, но в левом глазу отражалась вся боль и мучение, которые он чувствовал, вся ненависть, скопившаяся внутри и вырвавшаяся наружу.
Тот взгляд иссушал нутро Валериуса и по сей день.
За этот дерзкий взгляд Зарек снова был избит отцом.
Неудивительно, что он ненавидел их всех. Этот человек имел на это право. И тем более теперь, когда Валериус узнал правду о его происхождении.
Он задавался вопросом, когда Зарек узнал правду. Почему никто никогда не говорил правды ему, Валериусу.
Он в гневе сжал каменный бюст отца.
— Почему? — вопрошал он, зная, что теперь никогда не получит ответа.
И прямо сейчас он ненавидел отца более чем когда-либо. Ненавидел кровь, текущую в его венах.
Но в конце концов, он был римлянином. И это было его наследие. Правильное или нет, он не мог отрицать его существования. Подняв голову высоко, он вышел из фойе и направился наверх, в свою спальню. Но когда взошел по лестнице, его снова захлестнуло. Стремительно развернувшись, он сбежал вниз и, выбросив ногу вперед, ударил по пьедесталу.
Бюст свалился на мраморный пол и разбился.
Когда вертолет взлетел, Зарек откинулся назад. Он отправлялся домой.
Там он, без сомнения, умрет.
Он был уверен, что если не Артемида убьет его, так это сделает Дионис. В ушах все еще звучали его угрозы. Ради счастья Саншайн он перешел дорогу богу, который может заставить его перенести ужасы еще более худшие, чем в прошлом.
Зарек не понимал, почему сделал это, разве что из-за того факта, что бесить кого-то доставляло ему удовольствие.
Взгляд упал на рюкзак.
До того как он понял, что делает, в его руках оказался шар ручной работы.
Руки гладили замысловатый узор, выгравированный Саншайн. На этот шар она, наверное, потратила часы.
С любовью гладила его руками…
«Они тратят время впустую над своими тряпичными куклами, и это становится для них очень важным. И если кто-нибудь отберет это у них, они рыдают…»
В его голове всплыл отрывок из «Маленького принца». Саншайн впустую потратила на шар свое время и отдала ему свою работу. Скорее всего, она понятия не имела, как тронул его этот простой подарок.
— Ты по-настоящему жалок, — выдохнул он, сжимая шар в руке и кривя от отвращения губы. — Это ничего для нее не значило, и ради ничего не стоящего куска глины ты отправил себя на смерть.
Закрыв глаза, он сглотнул. Это правильная мысль.
— Ну и что теперь?
Позвольте ему умереть. Возможно, тогда он обрел бы какое-то утешение.
Злясь на собственную глупость, Зарек силой мысли расколол шар. Достав mp3-плейер, он нашел «Hair of the Dog» группы «Назарет», надел наушники и стал ждать, когда Майк откроет окна и впустит смертельный солнечный свет.
В конце концов, это было то, за что заплатил сквайру Дионис.
Стикса окружала чернота, пронзаемая криками. Он изо всех сил пытался разглядеть что-нибудь, но видел только странные точки призрачно светящихся глаз, которые были готовы на все, чтобы быть полезными.
Это место было холодным. Ледяным. Он прощупал дорогу вдоль скалы и понял, что заключен в маленькую комнатку величиной шесть на шесть футов. Комната не была достаточно длинной для того, чтобы он мог удобно лечь.
Вдруг около него появился свет, который постепенно трансформировался в молодую красивую женщину с темно-красными волосами, светлой кожей и зелеными циркулирующими глазами богини. Он тут же узнал ее.
Это была Мнимия[82] — богиня памяти. Ее изображения бесчисленное количество раз встречались ему в свитках и храмах.
В руке она держала старинную масляную лампу, чтобы рассмотреть его, она подошла ближе.
— Где я? — спросил Стикс.
Его голос был вялым и тихим, как легкий ветерок, шепчущий в хрустальных листьях.
— Ты в Тартаре[83].
Стикс проглотил гнев. Когда он умер в древней Греции эры назад, он был помещен в самом центре Райских кущ.
Тартар был тем местом, куда Гадес ссылал души злых людей, желая их помучить.
— Мне здесь не место.
— А где твое место? — спросила она.
— Мое место с моей семьей.
Она смотрела на него, и ее глаза подернулись грустью.
— Они все родились заново. Единственная семья, которая у тебя осталась, — это брат, которого ты ненавидишь.
