гостиничной администрации и не допускает возможности проникновения экстремистов в отель. В связи с изменившимися обстоятельствами он надеется, что фрау-телохранитель сочтет возможным уменьшить сумму гонорара ровно в два раза.
Поскольку совесть моя была не совсем чиста, я с легким сердцем была готова снизить сумму гонора хоть в сто раз, но пастору об этом сообщать не стала, а просто заявила, что принимаю его условия.
Ланге просиял и пригласил меня отобедать в гостиничном ресторане.
— Полагаю, фразу сама за себя платит? — с любезной, но несколько нервной улыбочкой поинтересовался он.
Его жмотство уже начинало меня утомлять, но я и тут горячо поддержала его, заверив, что феминизм уже пустил достаточно глубокие корни в нашем отечестве, и любая женщина скорее повесится, чем позволит заплатить за себя. Пастор одобрительно кивнул, но тут же снова увял, вспомнив, что ему нужно заказать к половине второго такси.
— Не беспокойтесь, — сказала я, с удовольствием прогнозируя очередную смену пасторского настроения. — Моя машина в вашем распоряжении.
Я не ошиблась — неожиданно сэкономив на такси, пастор снова ожил и пообедал с огромным аппетитом. В тот момент, когда он приступил ко второму блюду, я извинилась и покинула ресторан. Поднявшись в номер, я наскоро набросала на листке из записной книжки послание Овалову. В нем я вкратце обрисовывала ситуацию, в которой оказалась, и просила его мобилизовать весь свой талант, чтобы за оставшиеся два дня успеть перевоплотиться в берлинского пастора. К записке я прилагала видеокассету. Едва я успела завернуть кассету в пакет и спрятать в сумочку, как возвратился Ланге, сытый и умиротворенный.
— Фрау вполне готова? — поинтересовался он.
Я была готова. Мы спустились в холл и вышли на улицу. Пастор шел за мной следом, низко наклонив голову, то ли репетируя про себя текст предстоящего выступления, то ли опасаясь ожидающего за углом террориста с корзинкой переспелых овощей. Однако наше появление прошло никем не замеченным, и мы, спокойно усевшись в машину, также без приключений доехали до Института культуры.
Нас встретили заместитель директора и представитель диаспоры. Последний выглядел несколько растерянным и смущенным.
— Нам звонили из администрации, — сообщил он мне, словно оправдываясь. — Но буквально вчера. Мы, собственно, даже не успели никого оповестить. Лето. Отпуска, огороды… Сами понимаете. Удалось собрать человек десять. Обычно о таких встречах договариваются за месяц, за два. Неудобно получилось.
Но мой пастор, кажется, ничуть не был шокирован немногочисленностью аудитории. Разложив на кафедре свои бумажки и нацепив на нос большие роговые очки, он с большим усердием принялся разглагольствовать о неустанных трудах, целеустремленности и помыслах, направленных к господу. Его гортанный голос звучно разносился по пустынной аудитории.
От немногочисленных, вежливых до скованности слушателей трудно было ожидать каких-либо эксцессов, тем более что в свете последних сообщений заговорщики с овощами оказывались существами полумифическими. И я со спокойным сердцем оставила Ланге наедине с аудиторией. После недолгих поисков в конце коридора я нашла незапертый кабинет с телефоном. Не теряя ни минуты, я набрала номер Анны. Она почти сразу взяла трубку.
— Слушай внимательно, — сказала я вполголоса. — Сегодня вечером, как только стемнеет, я поеду домой. Жди меня на углу Советской и Пугачевской. Там около пятиэтажки стоят мусорные ящики. Я сверну с Советской и выброшу в ящик пакет. Как только убедишься, что все чисто, заберешь этот пакет и вернешься домой. Тебя никто не должен видеть! Поняла?
— Я все поняла, — серьезно ответила Анна.
— Отбой, — сказала я и вернулась в аудиторию.
Пастору так и не удалось завязать со слушателями оживленного диалога. Некоторые украдкой поглядывали на часы. Я плохо разбираюсь в теологии, но мне показалось, что выступлению Ланге не хватает конкретности и истинно проповеднического пыла. Он изъяснялся округлыми общими фразами, которые скорее скрывали, чем разъясняли позицию и цели оратора. Ответив на два-три вопроса, которые ему, по-моему, из жалости задали слушатели, Ланге завершил выступление, и мы поехали в гостиницу.
По дороге я поинтересовалась, доволен ли он итогами своей встречи.
— О, весьма! — напыщенно заявил Ланге, глядя прямо перед собой неподвижными строгими глазами.
— А вам не кажется, — небрежно спросила я, — что людей было маловато? Если бы вы связались с местными организациями за месяц до визита, наверное, сбор был бы полнее.
— Именно так! — огорченно заявил пастор. — Именно за месяц! Полагаю, здесь теряют бумаги. Трудная страна! Бюрократический машин!
Мы приехали в гостиницу, и до ужина пастор занимался тем, что готовился к завтрашней встрече — видимо, перетасовывал свои банальности.
Я умирала со скуки. Что и говорить, мое сотрудничество с Оваловым было не в пример веселее. После ужина приободрившийся Ланге сообщил, что отправляется отдыхать и на сегодня больше не нуждается в моих услугах.
Я не стала возражать и, распрощавшись, покинула пастора. Мой «Фольксваген» был припаркован в соседнем квартале. Усевшись в кабину, я опять принялась обдумывать свой план. Если сегодня все пройдет удачно и пленка окажется в руках Анны, то дальнейшее будет во многом зависеть от расторопности и таланта Овалова. В ночь на двадцатое мы поменяем Овалова и пастора местами. Возможно, на пастора нападут боевики из грозной «Общины» — они разденут его, ограбят и отвезут за город. Когда он сможет активно вмешаться в события, Овалов будет уже далеко. Я приму живейшее участие в делах пастора, который неосмотрительно отказался от круглосуточных услуг телохранителя, и не более чем через неделю возвращу ему паспорт и деньги, проведя блестящее параллельное расследование.
Между тем сумерки сгущались. Город украсился вечерними огнями: радужными сполохами реклам, уютным свечением зашторенных окон, мерцающими светляками автомобильных фар. На тротуарах появлялось все больше модно одетых молодых людей, группировавшихся вокруг ярко освещенных столиков уличных кафе.
Когда над крышами домов в густо-синем небе отчетливо и ясно засияли звезды, я завела мотор и поехала на конспиративную встречу. И тут я впервые ощутила беспокойство — за мной следили. Автомобиль следовал за мной в почтительном отдалении, но, свернув несколько раз в переулки, я неизменно обнаруживала его у себя на хвосте. Когда я увеличивала скорость, преследователь подтягивался ближе и отставал, когда я притормаживала.
Выехав на Советскую улицу, я прибавила скорость и, пользуясь отсутствием движения, за два квартала до поворота выключила все огни. С погашенными огнями я на всем ходу свернула на Пугачевскую, притормозила и швырнула пакет с кассетой в открытое окошко машины. Описав дугу, он беззвучно шлепнулся в мусорный ящик, а я тут же поехала дальше, в конец квартала.
На следующем углу я притормозила и стала наблюдать, что произойдет. Автомобиль, преследовавший меня, проскочил перекресток. Но я была уверена, что он еще появится. Так и произошло. Развернувшись за углом, он выехал на Пугачевскую и стал медленно приближаться. Через минуту он проехал мимо меня и свернул направо. Мужчину, сидящего за рулем, мне рассмотреть не удалось. Он же сделал вид, что оказался здесь совершенно случайно и даже не повернул головы в мою сторону.
Я оглянулась назад. Улица была пуста. Из темного промежутка между дальними домами вдруг появилась женская фигура и, быстро перейдя через тротуар, наклонилась над мусорным баком. Я представила себе, что должна испытывать, роясь в отбросах, такая роскошная женщина, как Анна, и внутренне содрогнулась. Но она выполнила свою миссию быстро и четко и опять исчезла в темноте ночи, словно ее здесь и не было.
Подождав еще минут десять, я двинулась дальше и на протяжении всего этого пути могла любоваться в зеркало на огоньки автомобиля моего неведомого «поклонника». На подъезде к моему дому огоньки вдруг стали приближаться, и через некоторое время, когда я сворачивала на стоянку, преследователь обогнал меня. По-моему, он хотел убедиться, что я направляюсь именно домой. Я не стала его разочаровывать,
