Изгнанник вечности, полная версия

И это хорошо, что ты все еще помнишь. Но сейчас тебе придется вспомнить больше, чтобы помочь своему Учителю».

— Сетху? Что будет с ним? Он тоже погибнет в этой битве?

«Нет, в этой битве он не погибнет. Встань, воин!»

Вновь пришедший поднялся на ноги. От Мирового Древа к нему устремилось семь нитей, и они пронзили его сущность от затылка — и по всей длине позвоночника. Распятый на них, словно на музыкальных струнах, он блаженно закрыл глаза и приподнялся над Радугой. Память былых воплощений возвращалась, как и должно быть с любым «куарт». И даже страшное воспринималось им сейчас так, будто он смотрел на жизнь свою со стороны, читая живописание о ком-то ином, а не о себе. А прекрасное и подавно кружило голову своей тайной.

«Фирэ, ты вспомнил былой день? Вспомнил то, что случилось много тысячелетий назад в этих же краях, где ты умер теперь?»

— Да, я помню каждую минуту из той жизни. Я помню Оритан, я помню гибель Оритана, я помню наши злоключения и свою надежду на возвращение Саэти… Я помню казнь Ала и то, как страж мира За Вратами овладел «куарт» моего Учителя, преобразив его окончательно… Я помню смерть Танрэй и вместе с нею — моей попутчицы…

«Расскажи, что было потом»…

— Мы искали Коорэ и нашли его на материке Олумэару. К тому времени он был уже почти взрослым и остался править страной Ин. Он был одержим мыслью сохранить в целости память своих родителей. Ученик Кронрэя, он воздвигал удивительные постройки, и не только в своей стране. Коорэ покровительствовал мастерам слова в их умении фиксировать события живыми образами, и память о тех событиях начинала переходить из поколения в поколение, расползаясь по всей планете, легко понимаемая всяким племенем земным, только на свой лад…

«Нашел ли он „куламоэно“ — место вечной жизни?»

— Нет. Ему отчего-то не удалось это сделать в том воплощении, а потом он попросту забыл… А мы и не искали. Вернув Тизэ ее правителя, мы остались в Тау-Рэе до конца жизни Учителя. Моэнарториито была к нему милосердна: он ушел легко, во сне — просто однажды под утро его сердце перестало биться. Не было мучительной болезни и ожидания конца, Учитель заснул и не проснулся, он ушел с улыбкой на губах вслед за кем-то, кого мечтал увидеть. После его смерти с городом, который он создал, стали происходить непонятные вещи. Тау-Рэя начала оплывать в «тонкий» мир, уходя на иной план бытия, недоступный нам, живым. Так, просыпаясь по утрам, мы не находили в доме ту или иную вещь, потом начали исчезать сами дома, оставляя своих хозяев прямо на голой земле. И казалось, будто на этом месте никогда никто не жил и ничего не строил. Лабиринт поглотил всю Тепманору, все города, где что-нибудь возводил Тессетен, пусть это был дом, беседка или просто скульптура. Говорили — «города деваются» или «хозяин забирает свое»… На их месте вырастала тайга, выживая всех, кто оставался там после нас…

«А страна Ин, где правил Коорэ?»

— Со временем в тех краях начались войны. Самого Коорэ уже не было, прошло несколько тысячелетий. Его великие постройки, не говоря уже о творениях Кронрэя, были стерты с лица пустыни до основания. Оставался лишь фундамент, но и его вместе с громадным памятником Белому Зверю замело песками.

Приходили новые племена. В иных местах они расчищали песок и обнаруживали следы былых построек. Их созидатели пытались возводить на них что-то свое, и это удавалось им с переменным успехом: фундамент оставался цел и невредим, а верхушка чаще всего ветшала и рассыпалась от времени.

Прежние технологии забывались, утрачивалась сама философия того, как и для чего это должно было строиться или делаться. Покойников начали бальзамировать и складывать в капсулы. Там их тела не горели, но и не гнили, высохшие от соли. Люди помнили предания, где шла речь о возвращении к новой жизни после полета к звездам…

Откопанного Белого Зверя изменили — поскольку тот удар молнии повредил голову льва, ему сделали человеческое лицо, посвятили некоему своему монарху и назвали Отцом Ужаса… Что-то похожее случалось повсюду: на руинах былого строилось новое, после гибло и оно. Но приходили новые и новые поколения и приспосабливали всё под свои нужды, и уже трудно было понять, где здесь начало, а где конец. Нас забывали… да что там — мы сами забыли себя! Мы дичали чем дальше, тем страшнее. И вот — пришли к тому, к чему пришли, уже в открытую убивая друг друга внутри одного государства…

«Убивая?! — растерялся Рарто, да и остальные ученики Паскома стали переглядываться. — Неужели тот мир, который он выдумал, все же стал реальным?! »

— Да. Стал…

Струи мягко поставили вновь прибывшего на хрустальную поверхность и померкли.

«Что ж, Фирэ, у тебя свой путь — ступай. Мы свидимся еще. И здесь, и в мире грубых форм, — Паском кивнул, и силуэт самоубийцы растворился у подножия Мирового Древа. — А к вам у меня будет большая просьба»…

Ученики оживились. Все они помнили тринадцатого ученика и его попутчицу, все любили их, и больше всего к ним были привязаны Рарто со своей спутницей, они-то первыми и заговорили о помощи не Взошедшему другу.

«Вам всем приходится время от времени воплощаться, чтобы помогать вашим ученикам. И хотя вы очень редко делаете это, я попрошу каждого из вас об одолжении. Как только вы окажетесь в том мире, напишите послание Алу… Пусть это будет… скажем, какая-то священная книга! Двадцать пять священных книг, считая и мой вклад. Двадцать пять священных книг, написанных на том языке, в чьем народе вы воплотитесь. Так больше вероятности, что хотя бы некоторые дойдут до адресата. Собрав их воедино, объединив все религии мира за счет перекликающихся между собой сентенций, Ал и его ученики прозреют и снова вернутся на путь Восхождения, оставив бессмысленные распри. Излечение начнется не сразу, но оно начнется, и этому поспособствуем мы с вами. Обещаете ли вы сделать это?»

«Да, Учитель! Мы все сделаем для Ала и Танрэй!»

И ни на мгновение не замешкался ни один из Взошедших учеников Паскома…

* * *

1177 год от Р. Х., Центральная Италия, Тоскана, к юго-западу от Сиены.

Что забыл он на этом холме? Кто шепнул ему: «Гальгано, ступай на вершину Монтесьепи и жди!»? Чего ждать?

Рыцарь Гвидотти сжал рукоять древнего меча, его неразлучного товарища, свидетеля и участника кровопролитнейших столкновений с теми негодяями, которые, заискивая перед германскими императорами, осмелились пойти против самого Папы!

Гроза медленно двигалась в сторону Сиены, и все же ливень еще хлестал воина и его вороного коня.

Ветер вдруг поменял направление, и жеребец испуганно захрапел. Подпрыгивая, он пошел боком, выкатив кровавые зрачки и тихо взвизгивая, чисто поросенок под ножом. Гвидотти осадил его, но скакун дрожал всем телом.

— Да что с тобой, дьяволово ты порождение?! — выбранился рыцарь и оглянулся.

Серая тень метнулась в придорожные кусты. Вот как! За ними по пятам идут волки!

Лязгнул, покидая ножны, верный меч. Однако ветер снова изменился, да и преследователь более не показал носа на дороге. Вороной фыркнул последний раз, озлобленно хлестнул себя и наездника мокрым хвостом и припустил под плеткой к холму.

Верхушка холма состояла сплошь из базальтовых глыб. Чтобы не мучить коня, Гальгано Гвидотти спешился, стреножил его и оставил пастись внизу, а сам, как велел загадочный голос, поднялся наверх, скользя по мокрой земле.

Ливень давно уже прекратился, а сумерки все еще пахли дождем. Вскоре и вовсе стемнело, похолодало. Ругая себя вполголоса, рыцарь снял с плеча щит, с досадой воткнул его заостренной частью в расщелину и сел на камень. Обитая кожей «капля» щита хоть немного, но защищала хозяина от