— Да тебе последнее время постоянно кто-нибудь мерещится. То в каждом встречном-поперечном киллера готов увидеть, — здесь я насторожилась, не забыв при этом смахнуть в ящик стола финансовые документы, подписанные директором еще в обед. — Кому ты вообще нужен! Теперь вот в какой-то жуткой фотографии готов…
Ямской матюгнулся и замолчал, чиркая зажигалкой.
Ну что за народ! Больше всего терпеть не могу в людях привычку не договаривать начатую фразу до конца. Догадывайся теперь, что он имел в виду.
— Так я не поняла, подписал или нет? — растерянно переспросила Нина Васильевна, сбитая с толку моим молчанием и общим «тормознутым» видом.
— Нет пока, — соврала я, не моргнув глазом. — Минут через пятнадцать. У него сейчас совещание. Очень занят.
Перебьется пока. А то ведь как бумажки свои заполучит, так прямо на моем столе перебирать да изучать начнет: где стоит директорский автограф, где нет, имеются ли замечания, пожелания.
Нина Васильевна протяжно вздохнула и направилась к стулу, где еще пять минут назад сидел Шапочников. Стул стоял чуть в стороне, и глаза мне пришлось скосить до предела, потому что голову я так и не решалась повернуть — в любой момент из коридора мог зайти еще какой-нибудь страдалец. Объемистая фигура Нины Васильевны почти скрылась из поля зрения, а глаза поворачивать было уже некуда.
— Да вы не волнуйтесь, — торопливо воскликнула я, сморгнув набежавшую из-за неудобства положения слезинку. — Идите спокойно работайте. Я вам позвоню сразу же, как только все будет готово.
— Вот спасибо, добрая душа!
Нина Васильевна еще шла к двери, рассыпаясь в благодарностях, а я про нее уже забыла.
— Ну что ты заладил: он да он. Это же га-зе-та. Газетная фотография. У тебя, между прочим, и на обычной фотке рожа вечно кривая получается, а на газетной полосе любой на кого угодно смахивать будет, только не на себя. К тому же столько лет прошло. Иной человек за год так меняется, что мама родная узнать не в состоянии. Ну-ка, дай глянуть поближе. Где ты ее вообще взял? Ты же у нас газеты не читаешь.
— Твоя мегера-секретарша подсунула, — буркнул Шапочников.
С громким щелчком отключился чайник. Я потянулась за чистыми чашками, стараясь не пропустить ни слова из разговора в директорском кабинете. Даже «мегеру-секретаршу» проглотила, хотя и с трудом.
— Никакая она не мегера, — пробормотал Ямской, шелестя газетой. — Классная телка, между прочим. Сообщаю тебе это, если ты сам не заметил.
«Классную телку» я, подумав, решила рассматривать как комплимент.
— Да ты на фамилию посмотри! — внезапно заорал Ямской, шелестя газетой. — Ты статью-то читал? Тут, между прочим, черным по белому написано, чья это рожа!
Я как приготовилась в чашку кипятка подлить, так и замерла с чайником в руке, как замысловатая офисная статуя.
В дверь несмело заглянул Карасик. Я скосила глаза в его сторону, невольно улыбнулась, подумав, как нелепо я сейчас должна выглядеть. Но даже чайник не опустила, так и стояла, изогнувшись вопросительным знаком, боясь пропустить хотя бы словечко.
Карасик расценил мою улыбку как добрый знак, несмело улыбнулся в ответ и приоткрыл дверь пошире.
В кабинете повисла нескончаемая пауза. Ямской, должно быть, просматривал статью. Затем опять зашелестела газета, скрипнуло кресло, и Ямской сказал:
— Да вот возьми, сам посмотри. Тут все написано: известный человек в стране, между прочим. Эх ты, недотепа! Почитай, почитай! — насмешливо воскликнул директор и замолчал.
Я громко выругалась. Карасик неожиданно тоненько ойкнул и испарился.
«Ну вот, хорошего парня напугала», — огорчилась я, постепенно приходя в движение. В кабинете снова повисла пауза. Теперь, надо понимать, статью читал Шапочников.
— Ну и что, — наконец упрямо сказал он.
— Он это, точно говорю. Думаешь, Веник не мог большим человеком стать? Еще как мог, он же на все ради этого готов был. Или ты забыл?
— Ничего я не забыл, — буркнул Ямской. — Хотелось бы, да никак не получается. Эх, что теперь говорить…
— Это точно, — согласился Шапочников. — Кстати, что до фамилии, так мало ли у кого какая фамилия бывает. Может, он ее сменил.
— Ага, — фыркнул Ямской, — как же!
— А что, — обиделся Шапочников. — Почему бы и нет? Я же сменил.
Я опять застыла, как изваяние, на этот раз с сахарницей в руке.
— Ну, почему ты поменял, это понятно, — рассмеялся Ямской. — Что тебе за фамилию в детдоме дали? Бесфамильный — это вроде как без фамилии. Каламбурчик, извини. С тобой все ясно, чисто детдомовскую фамилию сменить на другую — не грех. А Венику зачем шило на мыло менять? Между прочим, ты забыл об имени-отчестве. Его он что, тоже поменял?
— Насколько я знаю, это несложно. — Голос Шапочникова теперь звучал не так уверенно, как прежде.
— Этого кадра последнее время, кстати, часто по «ящику» показывать стали, — задумчиво произнес Ямской. — Не обращал внимания?
— Да я телевизор и не смотрю, некогда…
— Напрасно. Надо бы вечерок посидеть да поглядеть повнимательнее. Похож — не похож, а, черт возьми, что-то общее вроде есть.
Ну все! Я решительно подхватила приготовленный поднос. С меня хватит. Пойду-ка гляну, чью физиономию мои мальчики разглядывают с таким интересом. Вовремя спохватившись, я поставила поднос обратно, вынула наушник.
Переступив порог кабинета, я сразу же сконцентрировала внимание на газете в руках Шапочникова.
— А вот и чаек! — радостно воскликнул Ямской. — Давай-ка убирай свою макулатуру, чай пить будем.
— Нет, спасибо, пойду я. Пора. — Шапочников — Бесфамильный смерил меня рассеянным взглядом и поднялся. Газету он свернул в трубочку и засунул в карман.
Я подавила желание вылить ароматный чай на его лысеющую макушку. Шапочников, как будто почувствовав это, опасливо обошел меня сторонкой, попрощался и заторопился к выходу.
— Так вечером зайдешь? — окликнул его Ямской.
— Обязательно. Часов в восемь.
— До свидания, — с горечью сказала я газете, торчащей из кармана пиджака Шапочникова. — Очень жаль, что вы нас уже покидаете.
Игорь Николаевич нервно поежился и поспешил закрыть дверь.
— Он к шуткам непривычен, — хохотнул Ямской.
Я только вздохнула. Кто бы шутил, но только не я. Мне действительно было очень жаль, ведь я даже не смогла разобрать, что это была за газета.
Андрей Москвичов готовился к вечерней передаче. Прихлебывая остывший кофе, он перечитывал свои записи, время от времени делал пометки на полях, что-то вычеркивал, что-то добавлял, то и дело бросал карандаш и нервно потирал руки.
Дело обернулось несколько иначе, чем Андрей мог предположить еще несколько часов назад. Менее сенсационным оно не стало, зато могло оказаться более опасным, нежели ожидалось. До сих пор о возможной опасности для себя лично Андрей думал, исходя скорее из меркантильных соображений. Здорово было бы в одной из ближайших пе-редач выдать что-нибудь эдакое — между прочим, полушутя ввернуть, что как бы теперь самому не оказаться на полпути в рай. Примерно так он рассуждал, прикидывая ориентировочный план передач на несколько дней вперед.
