прошлый раз, я уже приготовила.
А Ямской между тем все еще не появился.
Глава 4
Я отвлеклась от размышлений и покосилась на Шапочникова, больше всего сейчас смахивающего на нахохлившегося городского воробья. Чай давно остыл, но Шапочников продолжал машинально тискать чашку в руках, как если бы все еще грел об нее озябшие ладони.
«Вот тоже кадр, — подумала я с внезапно нахлынувшей неприязнью. — Надо бы связаться с Громом, пусть покопаются в прошлом этого воробышка да не тянут с передачей сведений».
Аналитиками Шапочников был указан в числе ближайшего окружения Ямского, но откуда он взялся, не было сказано ни слова. Может, пришлют что-нибудь со следующей порцией информации, которую, как предполагалось, добудут и обработают в течение двух-трех дней. Пока я, так же как и в первый день, вынуждена была довольствоваться более чем скудными сведениями из составленной второпях, а потому куцей аналитической записки. Кроме этого, среди документов, переданных мне Громом, содержалось еще несколько справок. Большинство из них касалось экономической, политической и преступной жизни города, а также изменений, произошедших в Муроме за последние восемь месяцев. Дело в том, что восемь месяцев назад мне уже приходилось работать по делу, хвосты которого вели в Муром, хотя в самом городе в тот раз побывать не пришлось. Поэтому, готовясь к оперативному внедрению, мне не надо было, как это обычно бывает, тратить уйму времени на изучение полнообъемной информации по Мурому. Достаточно было только освежить уже имеющиеся знания да познакомиться со свежими данными.
Больше всего информации по «братству» в аналитической справке содержалось о Ямском.
Пару лет назад Владимир Семенович краем проходил по тогда немало нашумевшему делу о взяточничестве и злоупотреблении служебным положением в муромской налоговой инспекции, поэтому оказался единственным человеком из детдомовской «десятки», сведения о котором заняли целых полторы страницы.
Что касается Шапочникова, то был указан только его адрес и семейное положение — женат, с короткой пометкой: супруга проживает отдельно.
Может, он и есть тот самый источник? И что означает эта пометка: «Проживает отдельно»?
— Игорь Николаевич? — вкрадчиво начала я.
Шапочников вздрогнул, изрядная порция холодного чая выплеснулась из чашки на ворсистое ковровое покрытие, несколько капель попали на дорогие брюки и тут же впитались. Игорь Николаевич, взяв чашку в одну руку, отвел ее далеко в сторону, ладонью другой рассеянно провел несколько раз по мягкой ткани.
— Вы что-то сказали?
Я вздохнула. Оригинальностью Шапочников явно не блистал. Неторопливо, отчетливо выговаривая каждую букву, как если бы собеседник вынужден был читать по губам, я произнесла:
— Вы женаты, Игорь Николаевич?
Шапочников поерзал, смущенно пробормотал:
— Ну… Вроде бы как… — заметив недоумение на моем лице, он смутился еще больше. — Да. Кажется…
Я понимала, что смех в такой ситуации мог бы серьезно обидеть этого вечно взъерошенного и рассеянного человека. Но удержаться от сдавленного смешка не смогла и поторопилась немедленно извиниться:
— Простите, но «вроде бы как женат» звучит несколько… м-м-м… экстравагантно, вы не находите?
Игорь Николаевич залился краской, принялся путано объяснять сложности взаимоотношений в некоторых семьях, потом подозрительно вскинулся, вспомнив, очевидно, дотошность, с которой я допрашивала каждого, кто пытался проскользнуть мимо, насупился и буркнул:
— В общем, мы живем раздельно. А что?
— Нет-нет, ничего! — поспешно воскликнула я. — Прессу просмотреть желаете?
Шапочников, пробормотав слова благодарности, торопливо схватил протянутую пачку газет, испытывая видимое облегчение от возможности замять неприятный разговор.
С досадой я подумала, что установленные мною же суровые порядки имели не очень приятную оборотную сторону. Вот так захочешь с кем-нибудь парой-другой слов перекинуться и тут же натолкнешься на железобетонную стену недоверия, которую сама же и выстроила. В то же время я не могла позволить себе иное, более снисходительное отношение к многочисленным посетителям — их нескончаемый поток необходимо было постоянно просеивать. Не говоря уже о Найденове или Бесфамильном, которых в любом случае желательно было отыскать как можно раньше и которые вполне могли объявиться лично или по телефону. Старые друзья все же. Потенциально каждый из посетителей мог оказаться убийцей. Одно успокаивало: излишней тягой к светской болтовне я не страдала.
В эту секунду вздрогнула уже я, потому что Шапочников неожиданно издал изумленный возглас, вскочил со стула и, возбужденно размахивая газетой, принялся метаться по приемной. При этом он не переставая бормотал что-то неразборчивое. Я с любопытством наблюдала за его перемещениями, на некоторое время забыв даже о том, что Ямской непозволительно задерживается.
Но тут появился и господин директор собственной персоной, ловко уклонился от столкновения с Шапочниковым, сделал мне ручкой и скрылся в кабинете, увлекая за собой взволнованного приятеля.
Я немедленно выудила из сумочки крохотный наушник, сунула его в ухо, одновременно разворачиваясь боком к окну так, чтобы наушник не был виден входящим в приемную. Он хоть и предназначался для скрытого ношения, но не заметить его с близкого расстояния мог только слепой.
— Я тебе точно говорю, это он! — тут же услышала я дрожащий от возбуждения голос Шапочникова.
Собственно, голоса слышны были и без всяких приспособлений. Дверь, ведущая в кабинет, хотя и прикрывалась плотно, звуконепроницаемой все же не была. Но, к сожалению, отдельные слова можно было разобрать, только если собеседники переходили на крик.
Шапочников, видимо, по своему обыкновению бегал взад и вперед по кабинету, от волнения забыв предложить Ямскому пообщаться «на нейтральной территории».
Шагов его я не слышала — ковровое покрытие позволяло передвигаться бесшумно даже самому неловкому или грузному человеку. Чуткому «клопу» было в общем-то тоже все равно, разговаривает человек в непосредственной близости от него, стоит к нему спиной или бегает по кругу. Слышимость все время оставалась на высоте, если только собеседники не шептались в противоположном от места расположения закладки углу. Но если человек двигался, его голос начинал как бы «плавать», так что, имея определенные навыки, можно было с относительной точностью предположить траекторию его перемещений.
Но меня сейчас больше интересовало, что в кабинете говорят, а не в какую сторону направляют стопы беседующие.
Электрочайник я включила под аккомпанемент добродушного директорского ворчания:
— Успокойся, — увещевал он не на шутку разошедшегося приятеля. — Ты просто перенервничал. Сними девочку, отведи душу, потом отоспись. Или просто напейся. Некоторым, говорят, очень даже помогает.
— Ничего я не перенервничал! — взвизгнул Шапочников. — То есть, может, и перенервничал, но дело-то не в этом. Говорю тебе, это он!
Знать бы, кого и что он имеет в виду. Не поворачиваясь, а только скосив глаза, я отшила сунувшегося было в приемную просителя. Вслед за ним несолоно хлебавши отправился Карасик, возжелавший пожаловаться на партию некачественной говядины. Не успела за Карасиком захлопнуться дверь, в приемную впорхнула Нина Васильевна.
— Говорят, Владимир Семенович приехали? — кокетливо чирикнула она еще с порога. — Документы подписал?
Ее я слушала одним ухом. В другом тем временем бурчал голосом Ямского наушник:
