лишь постепенно подводил послушную аудиторию к такой мысли. Причем люди как будто разучились думать самостоятельно, — как попугаи, повторяли на все лады версии Москвичова, не отклоняясь от заданного им направления ни на йоту. И даже если кто-то о насильственном характере смертей все же подумал, то тут же предпочел забыть о своих подозрениях.
Это только в кино в нужном месте и в нужное время обязательно выискивается честный полицейский или в нашем варианте — честный мент. Вот он-то, вопреки насмешкам со стороны товарищей — «и оно тебе надо?», недовольству со стороны начальства — «делом занимайтесь, Иванов, делом!», угрозам со стороны неизвестных или известных преступных лиц — «будешь совать нос, куда не следует, мы тебя, твоего любимого пса и твою семью…», умудряется разглядеть в обычной на первый взгляд истории чудовищный заговор злых сил и справляется с ними одной левой.
На самом деле райотделы безнадежно вязли в «бытовухе» — преступлениях на бытовой почве, обычно в состоянии аффекта, алкогольного или иного опьянения. Всеми силами они отбрыкивались от преступлений, грозивших стать «висяками», то есть такими, раскрыть которые не было никакой надежды. А все, кто стоял выше, только и знали, что кричать: «Гоните показатели, мать вашу!» Поэтому, если бы какой-то обремененный чувством справедливости оперативник или следователь посмел заикнуться о том, что муромские бизнесмены мрут не по печальному стечению обстоятельств, а по чьей — то преступной прихоти, на него бы немедленно зашикали и отправили писать бесконечные еженедельные, ежеквартальные, текущие и прочие отчеты. В лучшем случае.
В этом деле ничто напрямую не свидетельствовало о преступлении. Эмоциональное заявление убитой горем вдовы одного из потерпевших не в счет. Сверху указаний не поступало — там тоже не дураки сидят: знают, что стоит замечать, а что нет. Следовательно, ни о каких преступных деяниях, а также мерах по их пресечению не может быть и речи. На одежде одной из жертв, правда, были обнаружены мелкие пятна крови, но на следующий же день выяснилось, что, прежде чем отправиться с работы домой, он в присутствии нескольких свидетелей поговорил на повышенных тонах с кем-то по телефону, здорово перенервничал, в результате чего у него неожиданно пошла носом кровь. Несколько капель попало на одежду. Это небольшое происшествие только лишний раз подтвердило обоснованность окончательного заключения — смерть наступила по естественным причинам, а именно в результате острой сердечной недостаточности. На этом дело закрыли. Собственно, и дела-то, как такового, не было.
Зато была цепочка загадочных при всей их естественной видимости смертей.
И все-таки мне оставалось пока непонятным, почему муромским «вирусом» заинтересовалось мое руководство. Мало ли на что закрывают глаза представители правоохранительных органов на местах. Большинство из «незамеченных» официальными представителями преступлений, проступков, нарушений лежат на поверхности, о некоторых из них мои коллеги осведомлены едва ли не лучше самих нарушителей правопорядка, но только единичные, особые случаи вызывают их пристальное внимание. Даже если в Муроме истребляли предпринимателей на заказ, при более внимательном изучении, скорее всего, быстро бы выяснилось, что по прошествии нескольких лет мирного сосуществования местные авторитеты начали перекраивать территории или сферы влияния. Наверняка вынырнул кто-то из новых, чересчур прытких и нетерпеливых, и теперь торопится силой укрепить свой пока шаткий авторитет.
Такие мысли, возникшие у меня во время разговора с Громом, совсем не означали, что я всеми силами стремилась увильнуть от работы. В случае когда по каким-то причинам, например, вследствие повальной коррупции, местные правоохранительные органы не могли или попросту не хотели самостоятельно разбираться с силами, стоящими по другую сторону закона, нередко подключали нас. Но дело в том, что, если в Муроме происходит банальная криминальная разборка, как раз нашему отделу там делать особенно нечего.
Я вежливо дождалась, когда Гром сделает паузу, и поинтересовалась:
— Разрешите небольшое замечание, товарищ генерал?
Гром заинтересованно посверлил меня взглядом, кивнул, благосклонно оставив без внимания столь фривольную формулировку:
— Слушаю.
Сразу оговорюсь, что с Громом мы не один пуд соли вместе съели. Так что, когда (и если) предоставлялась возможность, общались как старые добрые друзья. Однако работа есть работа. И специфика нашей деятельности (впрочем, не только нашей) диктует свои условия общения. Рабочая обстановка исключает вольности в разговоре и поведении. И Гром, и я, какие бы чувства в глубине души мы друг к другу ни испытывали, всегда помнили о необходимости соблюдать требуемую дистанцию в сугубо рабочем разговоре. Единственное, что я могла позволить себе в такие моменты, это слегка поиронизировать, а Гром — с терпимостью и пониманием мудрого руководителя позволить мне это сделать да сдержанно пошутить в ответ.
Мое замечание в адрес начальства было предельно коротким:
— Вы чего-то недоговариваете.
Отсмеявшись, генерал укоризненно сказал:
— Багира, твоя дотошность для дела, конечно, очень полезна, но иногда она, ей-богу, достает.
Разумеется, я понимаю, что у начальства могут быть свои резоны для совершения тех или иных действий. Начальство само решает, в какой степени стоит посвящать меня в подробности дела и посвящать ли вообще, мое мнение при этом спрашивают крайне редко. Так редко, что можно смело сказать: не спрашивают вовсе. Но всегда хочется знать чуть больше, хотя бы для того, чтобы мне же меньше работы было. Девяносто из ста, что в конечном итоге я так или иначе раскопаю большую часть информации, которая сейчас известна Грому, но до моего сведения по каким-то причинам не доведена. Но для этого мне придется потрудиться в поте лица, потратить бездну драгоценного времени. Так, черт возьми, почему бы не задать маленький уточняющий вопрос, если есть надежда получить ответ да если при этом еще знаешь, что лично тебе за это ничего, кроме напускного недовольства начальства, не будет?
— Я всего лишь хочу внести некоторую ясность. — Я посмотрела на генерала самым простодушно- невинным взглядом, который только смогла найти в своем арсенале. — Чтобы знать, в каком направлении следует копать особенно настойчиво. Нам ведь не нужны лишние трупы?
— Лишние — не нужны, — усмехнулся Гром. — Лишних и так более чем достаточно. Но позволь и мне сделать небольшое замечание?
Даже не моргнув глазом, я важно кивнула. Гром отвесил легкий поклон и с сарказмом сказал:
— Благодарю.
Мы так давно работали бок о бок, что вполне могли позволить себе подобный невинный обмен колкостями, не особенно заботясь о нарушении субординации.
Я снова кивнула, все еще сохраняя непроницаемое выражение лица, но щеки уже начинали потихоньку пылать. Довольно хмыкнув, генерал продолжил:
— Так вот, уважаемая. Должен заметить, что тебе свойственна не только дотошность и непочтительное отношение к руководству, но и изрядная нетерпеливость. Я, между прочим, еще не закончил с вводными, — вот тут я покраснела по-настоящему, Гром милостиво оставил сей факт без внимания и перешел на серьезный тон: — Сразу оговорюсь, что к муромскому делу проявляется неавторизованная активность сразу с двух сторон: сотрудника нашего ведомства и кое-кого из президентского окружения.
Термин «неавторизованная активность» означал, что некое официальное лицо начало настойчиво проявлять повышенное любопытство в той сфере, которая по должности его совершенно не касалась.
— Один из помощников президента уже дважды, оба раза завуалированно, пытался выведать, как у нас продвигается работа в отношении повышенной смертности предпринимателей города Мурома.
— То есть работа в этом направлении уже ведется? — удивилась и насторожилась я.
Моя настороженность генералу была более чем понятна — крайне редко случалось так, чтобы дело, над которым работал один сотрудник, передавали другому. Разве что в случае тяжелой болезни, ранения или гибели первого. Либо вследствие иных, не менее серьезных, обстоятельств.
Кроме того, информация по всем мало-мальски значимым событиям, в какой бы части нашей необъятной родины они ни происходили, регулярно отслеживалась и подвергалась тщательной обработке и анализу. Но «вести работу» означало переход от стадии пассивного наблюдения к активной деятельности, иными словами — оперативной разработке.
