— Ерунда, тетя Поля. Небольшая авария по пути к вам.
Буш-Яновская тут же повернулась к Ясне Энгельгардт, которая сидела по другую сторону стола в компании мужа-художника и дочери, и торжественно воскликнула:
— Яська, ты это слышала? Слышала?! Нет, знаете ли, у Калиостро это наследственное! Я ждала бы горячего снега или патоки с небес, если бы дочь Паллады хоть раз доехала сюда без приключений!
Человек тридцать гостей дружно засмеялись, а потом наперебой заговорили о том, как Эфимия выросла и какой стала красавицей, чем смутили девушку окончательно. И только ласковый сын Полины и Валентина, одиннадцатилетний Артемий, почувствовав ее растерянность, предложил показать комнату, где она могла бы отдохнуть и переодеться к столу.
— Ужасно сознательный! — сообщила Буш-Яновская, растрепав его рыжеватые волосы. — Пойдем, я сама провожу тебя. Хочу, знаешь ли, задать пару вопросов.
По дороге через чирикающую попугайскими голосами оранжерею она спросила:
— Как там твои?
Эфимия покосилась на нее с горьким скепсисом в улыбке:
— Если бы я еще виделась с ними! Папе недавно всучили курирование, и теперь он там поселился. На этот день рождения мама подарила ему походную палатку.
— Хм! Но это же Паллада!
— Ну да. У мамы своеобразное чувство юмора. Сейчас я разархивирую и вручу вам подарок, и вы в очередной раз в том убедитесь.
— Надеюсь, это не хомячок?
— Что вы! Разве мама способна подарить что-то безобидное? Как минимум, это шапка-гильотинка, фен-огнемет… ну или на худой конец — удав из джунглей бассейна Амазонки.
— Удав — это хорошо, — плотоядно прищурилась Полина и с мечтательностью добавила, глядя в пестрящие птичьим оперением заросли. — Сожрал бы к чертовой бабушке всех этих проклятых попугаев… И когда они успевают плодиться в таком количестве?
Эфимия хохотнула. Буш-Яновская похлопала ее по плечу:
— Ты, знаешь ли, поразительно похожа на свою бабушку.
— На какую из них?
— На ту, в честь которой тебя назвали, на Ефимию Палладу… Жаль, тебе не довелось ее узнать. А как она пела, какой это был голос! Все забываю тебя спросить: ты тоже поёшь?
Девушка развела руками и вздохнула. А в голове промчалась мимолетная мысль: «Пою, конечно, и что с того?!» Эфимии стало немного неловко за нелепое желание соврать.
— Я рисую… немного, — сказала она, чтобы заглушить внутреннюю борьбу здравого смысла с глупым апломбом.
— Это ты… э-э-э… сама нарисовала? — Полинины пальцы затрепетали возле стереоаппликаций на ее комбинезоне.
— Да ладно вам, тетя Поля! Так сейчас многие ходят.
Полина подергала бровями:
— Принт в виде потрохов робота… Что ж, актуально и оригинально, знаете ли…
— Так сейчас многие ходят! — настойчиво повторила Эфимия.
— Хорошо, хорошо, я не возражаю. Просто немного шокирует… хм… неподготовленных. Дядюшке Сяо вот поплохело слегка, если ты заметила…
— Я подумала, у него просто заряд в батареях кончился…
— У него не может кончиться заряд, потому что батарей давно нет: апгрейд, знаете ли! Вот твоя комната. Надеюсь увидеть тебя за столом.
— Тетя Поля, — остановившись в открытых дверях, окликнула ее девушка.
Буш-Яновская оглянулась:
— Да?
— Много ли в Москве псиоников?
— Хм… Псиоников? Я не считала, но думаю, что их вообще не очень много. Но почему бы тебе не спросить у более компетентных людей? Например, у господина Калиостро-старшего. Или у Бароччи? Я все же из другого, так сказать, ведомства… А в чем дело? Почему ты спрашиваешь?
— Да… так… Показалось. Извините.
И Эфимия скрылась в своей комнате.
Переночевав у Буш-Яновских, утром следующего дня Эфимия отправилась к деду. Полина подкинула ее на своей машине до самого дома Алана Палладаса.
— Ну что ж, передай маме, что она теряет спортивность. Хотя, в принципе, знаешь ли, подарок меня повеселил.
— А что там было?
Буш-Яновская состроила загадочную гримасу, сделала ручкой и, оставив ее на подъездной дорожке, унеслась прочь. Эфимия почесала щеку.
— И эти тетки укоряют меня за картинки на одежде…
Деда, как и ожидалось, дома не было. Эфимия положила на сканер ладонь и пошире раскрыла глаза, чтобы устройство считало рисунок сетчатки.
— Добро пожаловать! — произнесла система, впуская девушку в жилище старого биохимика.
В большой прихожей Палладаса было множество стереоснимков. Эфимия обожала их разглядывать с самого раннего детства. Все уже давно рассаживались в гостиной деда, а она застревала у гардеробной и ела глазами свидетельства былых событий. Здесь улыбалась в концертном костюме навсегда оставшаяся молодой Ефимия Паллада. Здесь папа и мама отвлеклись друг на друга, забыв о том, что их снимают. Здесь во время какого-то важного разговора застали деда Алана, Михаила Савского, Тьерри Шелла и приемного отца Луиса. Здесь было много всего — и маленькие Эфимия с Луисом и его красавицей-матерью, и ее мама в детстве, и молодой Палладас с коллегами-учеными, все в белом и серьезные…
— Деда! — на всякий случай крикнула она, отлепляясь от стереографий. — Может, ты все-таки дома?
В гостиной послышался громкий щелчок. Эфимия заглянула в комнату. Дома у них так включалась голографическая связь, но у деда это могло быть чем угодно — и не всегда безопасным.
На этот раз обошлось: над столом и правда висела голограмма. Это был рабочий кабинет Палладаса, а затем в фокус заскочил и сам дед, привлеченный сигналом вызова.
— А, Фимка! — радостно возопил он, после чего, не обращая внимания на всякие столы и прочую ерунду, попадавшуюся на пути, полез ей навстречу, и через пару секунд его физиономия, роняя изо рта крошки булки или бутерброда, заполонила собой почти все пространство голограммы. — Погоди, линзы поменяю, слепой совсем!
Он исчез и заговорил откуда-то из-под стола:
— А я ведь помнил, что ты приедешь! Всё дома под тебя настроил!
— Деда, а деда! Ты снова в своей лаборатории ночевал, да? — на кванторлингве укорила его Эфимия.
— Не в лаборатории, Фимка, а у Миши в институте…
— Дед, ну мы же с тобой в прошлый раз договаривались! А потом жалуешься, что у тебя спина болит!
— Ты приезжай сюда, я тебе все покажу, не будешь дурных вопросов мне задавать, — он резко распрямился и поморгал в объектив. — Вот! Теперь тебя вижу! Ты там что, грустная? Давай, приезжай, дорогу знаешь. Тут тебе твой тезка хочет что-то сказать…
Тезкой своей внучки Палладас отчего-то величал клеомедянина Эфия по прозвищу Нашептанный, которого около двадцати лет назад они случайно спасли от гибели и привезли на Землю. За прошедшие годы прежний дикарь-пастух не только повзрослел, но и получил хорошее образование. Краем уха Эфимия слышала, что он теперь даже работает с дедом, участвуя в каком-то эксперименте, который затеял академик Савский в своем институте по изучению возможностей человеческой психики. Несколько лет шли разговоры о слиянии управленческой Лаборатории и института, но пока так и оставались разговорами.
