Клеомедянин возник на голограмме перед Эфимией и просиял своей неподражаемой улыбкой. Он был в точности таким же и пять, и десять лет назад.
— Вам нужно это увидеть! — сказал он. — Приезжайте!
— Это он тебя увидеть хочет! — встрял дед, высовываясь из-за какого-то кресла весьма сложной конструкции. — Он скромничает.
— О'кей, я еду!
Институт Савского, как это учреждение называли в народе, стоял наискосок к площади Хранителей, по другую сторону от зеркального монстра Управления. Это была новая, уже послевоенная постройка подковообразной формы и относительно небольшая по сравнению с тем же зданием ВПРУ. Видно их было издалека — с набережной одной из местных речушек, которая казалась кристально чистой и кишела стайками серебристых рыбок.
Эфимия перегнулась через гранитный парапет, залюбовавшись игрою мальков под лучами еще холодного весеннего солнца. В Москве многое было «в стиле ретро», как это называла мама, и во время каждого приезда Эфимия открывала для себя в городе восточного материка много нового. Вспомнился Луис — его сейчас тут очень не хватало. Они погуляли бы по этой набережной, ведь это здорово! В Нью-Йорке им вечно приходится спешить по делам, и романтика возрождалась только во время поездок. А ее семнадцатилетние они вдвоем отметили в орбитальном ресторане «У Селены» с великолепным видом на Луну и замечательными отдельными кабинетиками, где ты мог видеть все происходящее, а тебя не видел никто. Там впервые Луис ее поцеловал, сделав вид, что чмокает в щеку довеском к подарку, и совершенно непреднамеренно соскользнув губами к губам…
— Ты где так долго ходишь? — дед встретил ее в вестибюле главного входа.
На нем была бирюзовая блуза, как попало наброшенная поверх обычной одежды. На рукаве светился знак — змея, кусающая себя за хвост. Эфимия не раз слышала, как мать шутила по поводу этой эмблемы — мол, наши продвинутые ученые носят символ средневековой алхимии. Но девушке эти идея нравилась.
— Надевай! Так принято. У меня снимешь!
И он настойчиво всучил ей такую же блузу, отчего-то полагая, что она станет отказываться. А Эфимия не стала.
Они долго петляли по коридорам, пока наконец не попали в его лабораторию.
— Иди, здоровайся, раз соскучился! — крикнул дед.
Эфий отъехал в кресле от стола и помахал девушке рукой:
— Минутку! Сейчас кое-что…
— Ты зарядил?
— Да!
— Так включай! Фимка, ты садись вон туда, сейчас будет интересно.
— Не хочу я садиться!
— Ну, стой, если ног не жалко. А я сяду.
Свет медленно погас, в центре кабинета вспыхнула большая голограмма. Это была уже серьезная, основательная запись, а не домашнее видео для повседневной связи. Картинка была четкой, создавая эффект присутствия. Эфий смеялся, что одно время голограмма его пугала, ведь из-за нее люди могли находиться одновременно в двух местах, а в их племени это считали свойством злых духов «тегинантьеста».
Голографический Эфий улегся на то самое сложносконструированное кресло, с которым недавно возился дед, и голографический Палладас облепил его микросенсорами, попутно объясняя для истории:
— Эксперимент номер сто семьдесят четыре. Испытуемый получил задание: медитируя, в мыслях покинуть сознанием свое тело. Здесь, — биохимик положил руку на один из приборов, — будет производиться динамический анализ крови испытуемого, в том числе на молекулярном уровне. Здесь, — ладонь плавно переместилась на другое приспособление, — постоянный контроль состояния его мозга и нервной системы.
Затем Палладас назвал еще с десяток устройств того или иного назначения и наконец перешел к сути эксперимента:
— Я покидаю кабинет, чтобы не мешать испытуемому.
После этих слов Эфий, лежащий в кресле, остался один.
Реальный Палладас толкнул локтем своего помощника, который сейчас смотрел на самого себя, медленно засыпающего на записи:
— Пропустим, а то Фимка тоже заснет.
Клеомедянин согласно кивнул и сместил дорожку вперед. На голограмме он по-прежнему лежал и спал, но за кадром послышался надтреснутый голос Алана:
— Седьмая минута от начала эксперимента. Данные микроанализа…
На записи возникло изображение, транслируемое микроскопами и компилируемое программой- анализатором. Дед смотрел на голограмму с видом победителя и даже подскочил со стула, чтобы лучше различать выражение лица внучки. Однако Эфимия все еще ничего не понимала. Ей казалось, будто она летит сквозь космос, неизменно приближаясь к некоему гигантскому объекту — галактике, квазару или звездному скоплению. Цель становилась все больше, а потом и вовсе поглотила ее и исчезла, но взамен стали появляться и расти, детализируясь, новые цели — звездные системы. И проникновение все глубже и глубже не прекращалось, и вот уже Эфимия держит курс на плане…
Стоп! А теперь то же самое, но без всяких звезд, туманностей и планет. А все потому, что это просто живая человеческая клетка, пойманная всевидящим микроскопом.
— Узнаешь ты эти цепи? — спросил Палладас.
— Двойная спираль ДНК! — без сомнения ответила Эфимия.
— Чему-то вас там все-таки учат! Две полинуклеотидные цепи, как видишь, закручены одна вокруг другой. Молекулы полинуклеотида присоединяют к себе азотистые основания, их хорошо видно. Видишь? Вот! Ладно, неважно, это я тебе рассказываю теорию, без нее никуда. Цепи эти, само собой, контактируют между собой: между пурином одного нуклеотида и пиримидином другого в ДНК и РНК образуются связи и получается что-то вроде привычной «веревочной лесенки», как любят рисовать в учебных схемах. А вот от последовательности самих нуклеотидов, которые нанизаны друг за дружкой, как бусинки на нить, зависит о того, программу клетки какого организма они должны будут составить. У человека этот порядок именно такой! — дед указал на изображение.
Эфимию смущало то, что здесь не было поясняющих надписей, таких привычных подсказочек из учебных пособий. Она мало что понимала в увиденном, но слова Алана были доходчивей.
— А теперь смотри туда внимательно, Фимка! — вдруг вскричал дед, и она вздрогнула от неожиданности, а клеомедянин улыбнулся из-за плеча. — Эфий входит в состояние управляемого сна! Ага? Ага? Видишь, что творится?
— Вы его не пугайтесь, — шепнул Эфий. — Всё не так сложно, как кажется. Это обычный ВТО.
— ВТО?
— Внетелесный опыт. То, что в этом институте пытаются изучать уже лет тридцать и не могут…
— Фимка! Смотри, как все замедлилось! Вот началась профаза митоза…
— Деление клеток?
— Умница! Моя внучка! Да, дублирование генетической информации. То, что происходит с нами постоянно, только мы этого не чувствуем. Хромосомы стали видимыми.
Эфимия улыбнулась. Микроскоп вещал из святая святых храма творения.
— Смотри, как все медленно! То, что ты видишь, ускорено мной во много раз. Вот наступает середина профазы. Это хроматиды, они закручены одна вокруг другой. А ядрышко исчезает. Смотри, хромосомы танцуют сиртаки!
Забавные фигурки, похожие на буковки, выстроились по экватору клетки… и вдруг все замерло.
— Всё, он вошел в состояние свободного сознания! — прокомментировал Алан, хлопнув по плечу Эфия.
