Евгений, уловив в себе нарастающее желание никогда больше не видеть и не слышать эту женщину.
Инесса наконец решила позавтракать и демонстративно села на другой конец стола, подальше от мужа. Ее рыжие волосы, накрученные на бигуди, круглое лицо, с как будто навсегда прикрепившимся к нему злым выражением, вызывали у Евгения лишь ненависть и раздражение.
Ромка возник на кухне уже одетый, и, глядя на него, Евгений повеселел. Сын всегда разряжал накалившуюся обстановку, старался примирить родителей. Несмотря на то что у него редко это получалось, он не оставлял своих попыток никогда.
Вслед за сыном в кухне появился единственный питомец, живущий в этом неласковом доме — двухгодовалый светло-коричневый ротвейлер, по кличке Роф. С мощной, широкой грудью, которая вызывала невольное уважение и даже страх у всех, кто его видел. По обыкновению, пес подошел и лег рядом с Романом — его он считал за основного хозяина.
— У меня сегодня доклад по физике, — чтобы отвлечь родителей от мрачных мыслей, произнес Роман, составляя им компанию за столом.
— На какую тему? — поинтересовался отец. Он всегда старался использовать любую возможность, чтобы пообщаться с сыном, который рос, как в сказке, не по дням, а по часам, и ростом был уже выше его самого. С Генкой он всегда разговаривал крайне мало, считая нужным обращаться к нему только тогда, когда было необходимо прочитать очередную нотацию. За что теперь и расплачивается.
— Закон Бойля—Мариотта.
— Ну-ка, выдай его, — попросил Евгений, дожевывая последний тост.
Ромка бодро отчеканил формулировку закона, и Евгений ободряюще похлопал сына по плечу.
— Так держать.
Инесса, как удав, заглатывала пищу быстрее всех. Полковнику всегда хотелось, чтобы она научилась жевать медленно, с чувством. В этом случае ее рот был бы подольше занят и появилась бы лишняя возможность насладиться тишиной. Но армейская привычка Инессы глотать еду не прожевывая, видимо, умрет вместе с ней.
Инесса посмотрела на электронные часы на стене и торопливо вышла, не забыв дать ценное указание сыну:
— Придешь из школы, отведи Рофа в клинику. Пусть пропишут ему таблетки. Слишком он нервный последнее время.
«Разве в этом доме кто-нибудь может чувствовать себя спокойно?» — задал сам себе риторический вопрос Евгений.
— Кстати, — понизив голос, наклонился Ромка к отцу, стараясь говорить так, чтобы мать не слышала, — вчера у нас отменили два первых урока, и я забегал домой.
— Ну и что? — тревожно посмотрел на сына Евгений, и у него вдруг заныло где-то под ложечкой.
— А то, что Рофа не было дома.
Евгений опустил глаза. Худшие опасения, о которых он старался не думать, заталкивая их в дальние уголки сознания, сразу всплыли на поверхность. Он знал, что на его мать вчера напала собака, укусы которой привели к смерти. Все мысли, возникавшие в связи с этим обстоятельством, упрямо крутились вокруг Рофа. Последнее время пес стал вдруг необычно агрессивен, огрызался на всех членов семьи, даже на Ромку. Только теперь полковник окончательно осознал, почему, узнав о смерти матери, не поставил на уши всех своих подчиненных, чтобы расследовать до конца обстоятельства ее гибели, — где-то на уровне подсознания он уже ограждал Генку от ответственности за возможно совершенное им преступление. Ограждал только потому, что всю вину за то, что сын вырос уголовником, брал на себя.
В который раз за сутки вспомнив о матери, Евгений постарался подавить боль. Ксения Даниловна не любила старшего внука. Вообще она была категоричной женщиной и такими же вырастила своих сыновей. Правда, последние пять лет неприятностей с Генкой поубавили ультимативности в характере полковника, но его мать оставалась непреклонной. «Почему ты так защищаешь парня? — пеняла она сыну. — Каждый человек должен отвечать за свои поступки. Безнаказанность порождает вседозволенность!»
В целом мире никто не любил Генку, кроме Евгения. Но когда полковник признался себе, что любит сына, было уже поздно: тот был порочен, и этот факт не подлежал исправлению.
И вот теперь Ромка, сам не зная того, подтвердил самые страшные догадки отца. Две ночи Генка не ночевал дома, а теперь оказывается, в то время, когда мать Евгения, растерзанная напавшей на нее собакой, лежала во дворе своего дома в ожидании «Скорой помощи», Рофа не было дома. В душе полковника милиции случился обвал. Если бы кто-нибудь знал, как он устал жить!
— Я разберусь с этим, — стараясь не менять интонации голоса, пообещал он сыну.
«Нужно помириться с Анатолием, — решил Евгений, садясь в служебную машину, приехавшую за ним. — Все равно скоро конец».
Первым делом я решила навестить ценного свидетеля — приятельницу Ксении Даниловны, о которой говорил Анатолий Константинович. Судя по всему, она была такого же преклонного возраста, что и покойная, поэтому я должна застать ее на месте, дома.
Дверь мне открыла немощная старушка, опиравшаяся на лыжную палку. Выслушав мои объяснения по поводу визита, она предложила мне войти. Евдокия Васильевна — так звали старушку — жила одна. Квартира была обставлена очень бедно, если имевшие место предметы мебели вообще можно было назвать обстановкой. В воздухе пахло кошками, которых в доме насчитывалось четыре штуки.
Женщина пригласила меня в комнату, но, чтобы сесть, я предпочла принести из кухни табурет. Воспользоваться устланным кошачьими волосами диваном желания у меня не возникло.
— Меня интересует все, что вы можете рассказать о Ксении Даниловне, — заявила я, наблюдая за хозяйкой, которая, не успев усесться, уже взяла на руки упитанного серого кота.
— То, что произошло, ужасно…
Как обычно в подобных случаях, мне пришлось выслушать вводную часть, содержащую причитания и сожаления. Когда время, отпущенное мной на панихиду, закончилось, я мягко перебила женщину.
— Расскажите, что вы видели вчера из окна, — направила я ее мысли по нужному мне руслу.
— Встаю я рано, в шесть часов. А Ксения в магазин все время с утра ходит, ну, и мне то хлеба, то молока принесет — сама-то я с трудом передвигаюсь, артрит замучил. А вчера Мурзик приболел, так я попросила ее «Вискас» для него купить. Вот поэтому у окна и стояла, ждала, когда она обратно пойдет. Вот, смотрю, идет Ксения через детскую площадку, а вслед за ней собака мчится. Подбежала и с разбегу как на спину ей бросится…
Старушка перевела дыхание, утерла набежавшую слезу концом затянутого под подбородком платка, после чего продолжила:
— Ксения, конечно, сразу упала, а собака продолжала кусать ее куда попало. Я так растерялась, не знала, то ли на помощь звать, то ли бежать к телефону «Скорую» вызывать. Пока думала, собака уж назад бросилась, а я кинулась к аппарату.
— Ксения Даниловна ходила все время в один и тот же магазин?
Старушка явно не видела никакой связи между моим вопросом и фактом смерти ее приятельницы, но старалась отвечать добросовестно.
— Утром-то? Да. Тут меж соседних домов есть недорогой магазин, «Великан» называется. В нем она всегда и отоваривалась.
— Скажите, а какой породы была нападавшая собака? — задала я вопрос, понимая, насколько глупо звучит он, заданный этой старой, малообразованной женщине.
— Да не разбираюсь я… Толя, сын Ксении, меня о том же спрашивал. Помню, что цвет коричневый и средних размеров… Еще показалось, что щеки у нее отвисают.
— Что было дальше?
— «Скорая» приехала минут так через пятнадцать, я к тому времени уже на улицу вышла. Ксения только стонала, а крови сколько было…
Евдокия Васильевна всхлипнула, а я поспешила пойти в своих расспросах дальше.
— Ксения Даниловна купила вашему Рыжику «Вискас»?
— Да, — отвлеклась старушка, — только не Рыжику, а Мурзику. Я сумку с продуктами забрала, когда Ксению увезли.
