по-разному заплетали косы. Они очень обижались, когда их путали.
Странно, я совсем забыла уже, что была на свадьбе. Я забыла о ней, как забывают плохой кинофильм. Какой-нибудь час пройдет, а ты уже ничего не помнишь. Нет, свадьба — это что-то совсем другое… Вот у моих родителей была свадьба!
Они были студентами и праздновали у себя в общежитии, и на стенах висели плакаты: «Жена да убоится мужа своего» и еще в таком же духе. Они пели песни, и бродили всю ночь по Москве, и встречали рассвет, а утром мама пошла сдавать экзамен, и старик профессор сказал ей: «Голубушка, ясно, как апельсин, что вы ничего не знаете».
— И все равно, — говорит мама, — я была такая счастливая!..
Завтра мне позвонит Нина и спросит:
— Ты почему сбежала?
Придется что-нибудь придумать. Какое-нибудь задание. По шрифтам хотя бы. Не все ли равно? Ведь Нина позвонит не затем, чтобы узнать, почему я сбежала.
— Ну как тебе все? — спросит она. — Как свадьба?
— Экстазно, — скажу я.
— А как тебе мой Гера?
— Он прекрасен, — скажу я. — И его дядя прекрасен.
— Какой дядя?
— Троюродный… Два шага вперед и шаг вбок. Он считает, что оболтусу здорово повезло…
Нет, я ничего не скажу, а она ни о чем не спросит. Прежняя Нина позвонила бы и спросила, а эта не спросит. Снисходительный Гера будет теперь всегда рядом с ней. И в гости ко мне они будут приходить вдвоем, и я буду поить их чаем, и мы будем говорить о медицине и о живописи, и Гера будет снисходительно улыбаться там, где прежняя Нина умирала от смеха, — ведь он не обязан ценить мой юмор. И будет снисходительно разглядывать мои новые работы…
И я вдруг понимаю, что эта свадьба внесет перемены не только в жизнь Нины, но и в мою жизнь. Пусть мы виделись редко, но все же мы были подруги…
Так думаю я, и мне почему-то хочется плакать. У меня такое чувство, как будто Нина уехала в другой город, далеко-далеко от меня…
Если рассмотреть наш курс под микроскопом, как живую клетку, будет видно, что у него два ядра — Компания и Общага. Остальное — Протоплазма.
В Компанию я почему-то не вошла. Может быть, потому, что я не курю, а они все курят. А может быть, просто не каждый человек создан для компании. Мне кажется, я для компании не создана. Мне подходит какой-то другой вид дружбы.
О дружбе лучше всего сказал Экзюпери. Друг — это тот, сказал он, кто имеет на тебя права. Тот, кто может в любое время дня и ночи постучать в твою дверь и сказать: «Ты мне нужен!» Да, именно так сказано у него. Друг — это тот, кому нужен ты.
Такого друга на нашем курсе у меня нет. В Компанию я не вошла. Общага объединяет тех, кто живет в общежитии. Я осталась в Протоплазме, между Компанией и Общагой. У меня со всеми хорошие отношения. Но что такое «хорошие отношения»?
— Леночка, у меня пинен кончился…
— Ты на Матиссе была? А я еще не был…
— Ленка, пошли в буфет…
— Дай рублевку до завтра!..
— Мы в кино, взять на тебя?..
— Красивая работа… Не хочу тебя захваливать, но ты молоток.
А кто из них постучит ко мне в дверь ночью и скажет, что я нужна? Никто не постучит. Почему? Не знаю. Может быть, я сама виновата. Но ведь и у Юльки на курсе никого нет, и у Нины… По-моему, Нина и замуж вышла для того, чтобы кто-то был рядом. Юлька говорит, что сейчас мужа легче найти, чем настоящего друга. По-моему, она права.
Сегодня на лекции по истории искусств Валька Тарасов прислал мне записку: «Какая разница между Шартром и Сартром?» Я ему ответила: «Если вы сепелявите, то никакой». Мы с Валькой соревнуемся в остроумии. Это он тогда переделал Козьму Пруткова: «Вы любите пастель?» — спросили раз ханжу… Валька живет в общежитии. Родом он из Касимова. Есть, оказывается, такой город. До прошлого года я о нем ничего не знала.
— Интересно, на что похож Касимов? — спросила я у Вальки. Это было еще на первом курсе.
Валька посмотрел прищурясь на свой загрунтованный картон, где уже проступали контуры толстой Наты, — в те дни мы писали Нату, — и сказал:
— Касимов похож на Тананариве, — покосился на меня и добавил: — Столицу Мальгашской республики…
Вальке двадцать три года, он уже отслужил в армии. Он зовет меня Детка, потому что однажды высчитал, что когда его призвали в армию, я училась в шестом классе. Это открытие его потрясло.
Валька среднего роста, у него простое, открытое лицо, открытый взгляд. Он хорошо рисует, и главный его конек — графика. Маслом он пишет редко. Говорит, что не по карману. Конечно, ведь он живет на стипендию и еще иногда подрабатывает — оформляет какие-то стенды в праздники…
Как-то мы с Юлькой сидели вдвоем, глядя на горящую свечу, и вдруг она сказала:
— А теперь расскажи что-нибудь про Тарасова.
Я очень удивилась. И тогда Юлька сказала, что я каждый раз говорю про Тарасова.
— Ты думаешь, он мне нравится? Он совсем не в моем вкусе.
— А кто в твоем вкусе? — спросила Юлька, поправляя фитиль свечи.
И тогда я принесла из своей комнаты эту книгу и открыла страницу, которую знала на память. И Юлька увидела его задумчивое лицо, темные глаза под темными бровями, белое кружево вокруг мальчишеской шеи и нервные руки — той, что в перчатке, он держит другую перчатку, снятую с руки…
— Хороший мальчик, — сказала Юлька. Как будто я показала ей не портрет юноши, написанный Тицианом в тысяча пятьсот двадцатом году, а фотографию своего однокурсника.
Мы помолчали, разглядывая его.
— У него современное лицо, — сказала Юлька. — Даже трудно представить, что он жил четыреста пятьдесят лет тому назад…
Я смотрела через Юлькино плечо на своего «Юношу с перчаткой» — так называется этот портрет.
Я все о нем знала, как будто мы росли в одном дворе. Я знала, что он горд, вспыльчив, его легко обидеть Он бывает груб, но умеет быть очень нежным, и если полюбит, то на всю жизнь…
— Есть такие стихи, — сказала я. — Не помню чьи. «А другой свое рожденье отложил до лучших дней». Это про меня… Интересно, я бы ему понравилась?
— Не знаю, — сказала Юлька и посмотрела на меня внимательно. — Может быть, он такой печальный потому, что вы разминулись в веках…
Разминулись в веках! Как это звучит, а?!
Наконец-то выпал снег, наступила настоящая зима. В нашем парке, возле института, живут белки. Они сменили свои шубки, из коричневых стали серыми. А я все еще хожу в осеннем, только надеваю под куртку толстый свитер. В куртке, брюках и ушанке я похожа на мальчика. Сегодня какой-то человек в метро решил меня воспитывать.
— Зима на дворе, — сказал, он, — пора одежку-то сменить!..
— А разве приказ уже был? — спросила я. И, когда он уставился на меня, добавила: — О переходе на зимнюю форму одежды?..
Тут поезд остановился на станции «Проспект Маркса», и я сошла, не успев узнать, оценил ли он мой юмор.
Рисую. «Размяла» руку. Вчера рисовала в основном тушью. Сегодня воскресенье, и я решила писать натюрморт. Я расположилась в кухне. Писала натюрморт — три апельсина, яблоко и виноград на фоне
