представляешь себе, как я рад, что тебя приняли в театральное училище. Актер — он и поэт, и художник. Все, все искусство сочетает в себе актер! Ты будешь работать в театре, это — большое счастье. На нашей сцене этого великого театра военных действий пока антракт. Скоро начнется новое действие, в котором я постараюсь играть как можно лучше. Поверь, что в этой постановке я играю не последнюю роль, причем играю с душой!.. Я здоров, загорел, как негр. Все, действие начинается. Пиши! Целую. Коля».
Это письмо нашли в его планшете и переслали нам — свернутый треугольник, еще без адреса…
Жил человек!.. Учился в школе, сочинял стихи, любил девочку из параллельного класса… А потом — «куда-то все подевалось»…
Но как он любил! Светло, возвышенно! Не то что мой Витька. Встретил какую-то, потерпевшую бедствие в первом браке, и сразу — жениться.
Подумаешь, подвиг! Приехала навестить! Скажите, какой передний край! Просто хитрая девчонка — знала, чем парня взять…
На работе я думаю только об этом. Дети чувствуют, что мне не до них, и начинают валять дурака. Уже один стоит в углу, другой за дверью. Откуда он берется, этот сниженный интеллект? Конечно, если родители недоучки и пьяницы!.. Вот записка от любящего папаши: «Зачем вы даете примеры на воровство?..» Я не сразу понимаю, о чем он. Потом догадываюсь: он имеет в виду считалочку. «Карл у Клары украл кораллы, Клара у Карла украла кларнет»… Действительно, нехорошо! Все друг у друга что-то украли! Сто лет я знаю эту считалку, но никогда не воспринимала ее как пример на воровство. «А потом мы удивляемся, что наши дети воруют!»- сказано дальше в записке.
Попадись он мне, этот папаша! Я бы ему сказала!
В перерыве между занятиями звоню Борису, но его нет на месте. И я набираю номер Колесниковых. Почти машинально. Если он подойдет… Но мне отвечает женский голос, и я кладу трубку. В конце концов я позвоню ему… Мы должны увидеться, поговорить о Коле. И о Витьке… Может быть, раз нет Коли, то он, Леха, как его лучший друг!.
Я звоню Нонке. Это моя подруга. Самая умная из моих подруг. Не знаю почему, но так считается. Возможно, потому, что Нонна любит давать советы. Я, например, никогда не берусь советовать. Разводиться или терпеть дальше. Менять квартиру или искать другой вариант. Брать отпуск летом или ждать осени, по путевке или дикарем…
Но вообще-то она умная, Нонка. Она дает людям совет, который они жаждут услышать.
Она преподает у вечерников и, как правило, днем дома. Мне надо «выпустить пар». Я выкладываю ей все как есть в виде краткого конспекта. Она слушает, вставляя время от времени что-нибудь вроде: «Ну и ну!» или «О господи!».
— Нонка, ты умная, — говорю я. — Посоветуй, как мне себя вести! Может быть, в самом деле переменить тактику?
— Ни в коем случае, говорит она. Это еще зачем?
У нее низкий, сипловатый голос. Такой голос подошел бы брюнетке, а Нонна блондинка. Крупная женщина с голубыми, слегка навыкате глазами.
— Зачем тебе все это надо? Ты должна твердо стоять на своем: никакой женитьбы! Выучись, стань человеком, а тогда ступай на все четыре!.. Нет, меня просто удивляет! Всякий достигший восемнадцати лет имеет право жениться. Но ведь есть еще обязанности!.. На какие шиши они собираются жить? Напомни Витьке, что он мужчина!
— Какой он мужчина, — говорю я. — Он еще мальчишка. Сопляк!..
— Тем более! Что он может ей предложить? Руку и сердце? — Нонна хохочет. — Слушай, Талка! Я придумала гениальный анекдот: «Он предложил ей руку и сердце, больше у него ничего не было…» Ну, как?.
Ей хорошо смеяться. У нее нормальные дети: старший — студент, а младший в девятом классе. Нонна из тех женщин, которые рассказывают о себе только хорошее. Про мужа — что он принес ей розы в годовщину свадьбы, про сына — что получил грамоту на олимпиаде. Рядом с ней такие, как я, всегда выглядят глупо со своими жалобами и неразрешимыми проблемами…
…Меня ожидает сюрприз. Мой сын дома! Я просто не верю своим глазам. На нем тренировочный костюм — верный признак того, что он никуда не спешит.
Он берет из моих рук сумки с продуктами — я всегда покупаю с вечера хлеб, молоко и яйца — и несет их в кухню.
Я стараюсь не выказывать удивления.
— Хочешь есть? Или подождем отца?
— Подождем, — говорит он.
Он настроен спокойно и миролюбиво. Говорит, что какой- то чудак записал ему благодарность в «Книге отзывов», а ремонт был пустяковый. Но почему-то в других местах отказывались чинить…
— Сегодня я оформлял заказы, — говорит он. — Мы чередуемся. Кого только там не увидишь! Один старик приволок радиолу — допотопная, в пластмассовом футляре. Небось до войны еще купил. Толкую ему: «Отец, мы такие не чиним», — а он свое: «Она поет, но тихо! Какая-то лампа села, ты только погляди…» — «Ну, чего на нее глядеть? У нас и ламп таких нет!»… А тут иностранка на своем «мерседесе» подкатывает — мы ей магнитофон чинили. Я с ней по-английски — все ол райт, вери вел! Она смеется: хау мач? Я ей: все в порядке, по квитанции, донт меншен ит!.. Ну, цирк! Еще двоих отпустил, а тот старикан все топчется. Мне его жаль стало. «Давай, говорю, дед, твою бандуру посмотрим»… Нашел дефект, устранил. Она и заорет, как дурная: «А ну-ка, девушки, а ну, красавицы!»… Пластинка та еще! Тридцатые годы, на диске написано «Граммпласттрест». Дед растрогался, сует мне какие-то рубли. Я, естественно, не взял. Тогда он затолкал свой агрегат в клеенчатую сумку и удалился. Потом вижу, возле моего локтя две пачки сигарет лежат. «Товарищи, кто забыл?» Отвечают: «Это ваши. Старик какой-то вам принес»… Между прочим, приличные сигареты, болгарская «Варна»…
— Короче, дали «на чай», — шучу я. На душе у меня поют птицы. Мой сын дома! Не надо торчать у окна и глазеть во двор, в темную пустоту. Можно забыть о часах — смотреть телевизор, пить чай с вареньем, беседовать о том о сем…
— Да, мать! Кого я видел! — радостно вскрикивает он. — Зельца!..
Саша Зельцер был его школьным другом с первого до восьмого класса. Я эту дружбу всячески поощряла. Мне нравился Саша — глазастый, живой мальчишка. И семья приличная: отец — профессор математики, лауреат каких-то премий, мать — завуч в музыкальной школе. Витька очень любил Сашу. Только и слышалось: «Мы с Зельцем», «Зельц и я», «Я и Зельц». Клюшки, гитара, боксерские перчатки — все это «мы с Зельцем»… Саша увлекался то тем, то другим. Его увлечения влетали нам с Борей в копеечку. Потом Зельцеры переехали в другой дом, Саша перевелся в новую школу. Это была специальная математическая школа. Увлечение математикой вытеснило у Саши все другие, а дружба стала ослабевать. Она не оборвалась, как обрывается туго натянутый провод, а как-то провисла, обмякла. Рассуждая логически, я понимала, что Зельц не виноват в том, что его закадычный дружок «не сечет» в математике. Что для Саши это не увлечение, а дело всей жизни. Но я видела, как Витька страдает, и где-то в душе — отбросим логику! — не прощала охлаждения. И теперь, спустя столько времени, какая-то неприязнь осталась.
— Как Зельц? — говорю я. — Небось уже институт кончает?
— Ты почти угадала. Он уже на четвертом!.. Сдал за два курса!
Витька произносит это с гордостью. Все же он любит Зельца.
— Ты представляешь? Выхожу из мастерской и встречаю натурального Зельца! Он находит, что я в порядке. А сам! Ты бы видела! Отрастил бородку, вид пижонский!..
— Между прочим, со временем вычислительная машина сумеет обшлепать любого математика!
Я нарочно употребляю Микино «обшлепать».
— Только не Зельца! — говорит Витька. И глаза его блестят.
А мне обидно! Почему Зельц на четвертом курсе, а мой сидит в мастерской и чинит всякую рухлядь! И ему дают «на чай» сигареты!..
Лучше бы он мне не рассказывал про эту встречу.
